Свидетель

Книга писем Шкловского к одной женщине, любимой им, называется «Zoo».

Zoo — это зверинец, бестиарий, наконец — зоопарк.

Моя одноклассница, ставшая потом преподавателем истории КПСС, называла зоопарк тюрьмой зверей.

Довольно давно я работал рядом.

Я работал по ночам, когда подходила моя очередь.

В те ночи я выучил мрачное дыхание зоопарка.

Это был запах сена, навоза и звериного нутра.

В темноте пронзительно скрежетали павлины, и тяжело ухал усатый морж.

Однажды, открыв окно, я увидел, как идёт снег.

Было первое апреля, хмурый день. Нахохлившиеся лебеди под казённым окном возмущённо кричали.

Потом улица, разделяющая зоопарк на две части, была раскопана и перегорожена — на много лет. На ней лежали бетонные блоки и трубы.

Внешне это было похоже на баррикаду.

Такие баррикады возводились в своё время у Белого Дома. Название, как всегда многозначно.

Случился военный переворот, а во время переворотов полагается возводить баррикады. Вышли они на этот раз хлипкие, слабенькие.

Модно было гулять на баррикадах.

Какая-то девица сидела на танковой пушке, сверкая капроновыми чулками. Другие, в трико и белых свитерах, гуляли с парнями.

У костров грелись лохматые люди в штормовках, а в небе болтался аэростат.

На антенной привязи аэростата висело четыре флага: большой трёхцветный российский, поменьше — жовто-блакитный украинский, за ним — литовский и ещё какой-то, неразличимый в вышине. Потом этот аэростат оторвался и путешествовал по московскому небу самостоятельно. Его принимали за летающую тарелку.

Товарищ мой встал на баррикаду, чтобы осмотреть окрестности. Она зашаталась под ним.

Начали записывать в десятки и сотни. Появились командующие люди. Люди благоразумные с ужасом представляли, как в случае поражения их будут хватать по этим спискам.

Шкловский пишет: «Много я ходил по свету и видел разные войны, и всё у меня впечатление, что я был в дырке от бублика.

И страшного никогда ничего не видел.

Жизнь не густа.

А война состоит из большого взаимного неумения».

Стоять и дежурить ночью — занятие неприятное. С военной точки зрения это бессмысленно. Холодно, дождь. Стоишь и куришь. Курили много. За ночь выкуривалось три пачки.

Я курил трубку. Курить трубку выгодно — не просят сигарет.

Ночами слушали хрипящее и булькающее радио. Мой коротковолновый приёмник был за большие деньги куплен неделей раньше. Назывался он символически — «Вильнюс». В Вильнюсе уже кого-то подавили танками — бессмысленно. А «Радио Москвы» то появлялось, то пропадало.

Первый страх пришёл, когда начали глушить независимые станции, — одно радио «Свобода» пробивалось в эфир.

Аил проливной дождь, и вместо того чтобы идти посмотреть на события, я прижимался ухом к динамику. Сообщение шло по трассе Москва-Мюнхен-Москва.

Корреспондент закордонной радиостанции сидел на одиннадцатом этаже Белого Дома и рассказывал в прямом эфире, что происходит за углом.

Потом включилось через резервный передатчик российское радио.

Итак, все курят. И всё снова бессмысленно. Однако кому-то нужно умереть. Тут важен момент физического прекращения чьей-то жизни. Это оселок, на котором проверяется серьёзность происходящего.

Надо кого-то убить.

Теперь несколько слов о танках. Что люди ложатся под их гусеницы, довольно страшно. В первую очередь тем, кто стоит вокруг. Из танка лежащих не видно. Так было в Вильнюсе.

Когда человек не успевает увернуться от гусеницы, его просто наматывает на неё. Это происходит быстро, и ничего героического в этом нет. Если несколько десятков танков проезжают по одной задавленной собаке, она раскатывается как блин.

Это я видел.

А безвестный миру младший сержант Акаев заснул на броне во время ночного марша. Он упал под гусеницы, и танковая рота сделала его совершенно плоским, толщиной с фанерку.

Младший сержант Акаев занимал несколько квадратных метров.

Я не верю в воодушевление и подъём человеческих чувств от созерцания погибших под танками.

В своём «Сентиментальном путешествии» Шкловский несколько раз вскрикивает: «Мне скажут, что это к делу не относится, а мне-то какое дело. Я-то должен носить всё это в душе?» Он писал о Гражданской войне.

Наутро объявилось огромное количество героев. Количество подбитых танков приблизилось к сотне. Снова начались народные гуляния.

Через день одна радиостанция ругалась с другой.

— А вот и секс опять разрешили… — трепался один из ведущих.

— Позвольте, коллега, — вступал другой, вы неправильно произносите это слово. Говорить нужно не «сэкс», а «секс». Ну да всё равно, поздравляю вас, дорогие слушатели, с окончанием внепланового дня танкиста…

«Разговор настоящий, непридуманный, — писал про это Шкловский. — Память у меня хорошая. Если бы память была хуже, я бы крепко спал ночью».

Я читаю Шкловского и думаю о времени.

Есть такая игра — постукалочка.

Не знаю, что это такое.

Постукалочка имеет для меня свой, особенный смысл.

И не надо объяснять ничего, я слушать не буду.

Постукалочка — это звук проходящего времени в стуке ночного сторожа.

Стук-стук.

Время идёт.

Что — то проходит мимо меня.

Раньше — не то. А теперь можно прийти в булочную и не обнаружить там хлеба. Вот как.