Свидетель защиты

— Это из диких груш, — пояснил Ипатыч, — ракой прозывается. Мутноватая получается и с душком, а я достиг чистоты, — он потянулся налить еще по одной, но Андрей Аверьянович заробел и попросил из другого графина, в котором было сухое вино.

— Имя у нее чудное, — выпив еще по одной, продолжал Ипатыч, — а воспитал Панкратьевну родитель правильно: хозяйка она хорошая, все эти соленья-варенья ее рук работа. И чистоту любит. А это для бабы первое дело. Мы с ней еще на фронте сошлись-то, когда я об двух ногах был. Она меня не бросила, когда мне ногу-то оторвало, разыскала в госпитале и сюда увезла. В свою Ярославскую мы не поехали, после войны там и на двух-то ногах мужики еле стояли, а мне с одной и соваться туда не стоило. А тут у нас корешок фронтовой жил, звал приезжать. Мы и приехали. По первости и здесь было несладко — после немца разор кругом. Потом ничего, обжились. Я по плотницкому делу, по столярному, корзины из прутьев могу изготовить всякие. А она по торговой части пошла, у нее это получается.

Ипатыч успевал и говорить и закусывать. Ел аккуратно, вкусно, приятно было на него смотреть. Андрей Аверьянович смотрел и слушал, выказывая интерес к тому, что рассказывал хозяин. Прохоров, боясь, что Ипатыч так и не доберется до дела, их интересующего, попытался вмешаться, но Андрей Аверьянович сделал знак, чтобы он не вмешивался, и таким тоном, будто его больше ничего на свете не занимало, спросил, почему же Ипатыч не узаконил до сего времени свои отношения с Ревмирой Панкратьевной. Хозяин на это ответил охотно:

— Сразу после войны Панкратьевна хотела, чтобы мы поженились, — рассказывал он, наливая еще по одной, — но я не соглашался: зачем ей инвалида с деревянной культей себе на шею вешать. Живем — хорошо, не заладится — разбежались в разные стороны и делу конец. Теперь оно и поздно разбегаться-то, а уж неловко перед людьми свадьбу играть. А и зачем она? Детей у нас нет, капиталов не нажили, делить и отказывать нечего.

Андрей Аверьянович слушал еще минут десять, а потом, когда Ипатыч уже окончательно к нему расположился, позволил Прохорову перевести разговор на историю с убийством браконьера.

— Мы тут сильно удивлялись, — сказал Ипатыч, — когда узнали, что арестовали Кушелевича. Не верилось, что он Гришку Моргуна подстрелил. Потом говорят — улики против него собрались. Никто как он. И вроде бы за здорово живешь, будто бы Гришка в него и стрелять не собирался, а он будто с испугу, как его увидел в лесу, так и пальнул. Выходит, раньше времени, — Ипатыч усмехнулся. — Надо было подождать, когда бы Гришка его продырявил, тогда принимать меры.

На крыльце кто-то громко затопал ногами, хлопнула дверь, и в комнату вошла крупная, круглолицая женщина.

— Вот и Панкратьевна пришла, — представил вошедшую Ипатыч. — Садись, мать, с нами, выпей стаканчик.

Панкратьевна метнула быстрый взгляд на стол и тотчас бросилась в прихожую. Погремев там кастрюлями, она вернулась с новыми тарелками, в которых лежали соленые помидоры и куски вареного мяса. Поставив на стол тарелки, Панкратьевна села, взяла стакан с вином и, обращаясь к Андрею Аверьяновичу, сказала:

— А и выпью. С добрыми людьми почему не выпить. Со знакомством.

Отпила глоток и аккуратно поставила стакан.

— А я им тут за Гришку говорил, — пояснил ей Ипатыч.

— Чего уж теперь за него говорить, — откликнулась Панкратьевна, — царствие ему небесное, как говорится. А тут на земле-то первый бандит в лесу был, никого не жалел и не миловал. Весь поселок его боялся. По правде сказать, народ у нас Кушелевича жалеет, потому как по справедливости Кушелевичу, если это его рук дело, надо благодарность объявить, а не в тюрьму сажать. Даже дружки Гришкины и те радуются, что его прибили. Он ведь и корешков своих, которые с ним по лесу шастали, вот так держал.

Панкратьевна сжала в кулак свои пухлые пальцы.

— Иногда и поколачивал, — добавил Ипатыч.

— Силен был? — спросил Андрей Аверьянович.

— Пашке Лузгину зуб выбил, — ответил Ипатыч, — Володька Кесян от него фонари носил. На что здоровые мужики лесорубы у нас были, и те с ним не связывались: с окаянной бил, как конь копытом.

— С окаянной говорите, — заинтересовался Андрей Аверьянович. — Он что же, левша был?

— Левша, — подтвердил Ипатыч.

— И ложку в левой держал, — добавила Панкратьевна.

— И стрелял с левого плеча, — сказал Ипатыч, — сам видел. Метко стрелял, другой и с правого так не попадет, как он с левого.

Андрей Аверьянович тотчас вспомнил, как стоял в рододендронах Прохоров. У него левое плечо было выставлено вперед. Левша, держащий ружье на руке, подставит правый бок. И если в него выстрелить с другого берега, то пуля как раз войдет в шею справа от кадыка, выйдет слева. Как и засвидетельствовано в медицинском заключении.