Свидетели

За стеной послышался кашель, но Ломон и не подумал заглянуть к жене. У них с Лоранс существовала своего рода договоренность: по утрам он заходит к ней только по ее зову. Но она в часы работы Леопольдины почти никогда не прибегала к серебряному колокольчику. Даже когда Ломон оставался дома, день мог пройти без вызова к жене. Сидя в кабинете, он слышал раздающиеся на кухне звонки, иногда видел служанку, идущую с подносом по лестнице. Там, за дверью спальни, шла своя жизнь, но до вечера она его не касалась: он заступал на пост только после ужина.

— Вы не простужены? — спросила Анна, когда он вышел к завтраку.

— Почему вы так решили?

— Вид у вас больной, и глаза блестят.

Ломон чувствовал себя невыспавшимся. Вкус кофе был какой-то непривычный. Практически не позавтракав, Ломон прошел к себе в кабинет и опять погрузился в дело Ламбера, ставшее для него чем-то вроде кошмара.

Это было тем более некстати, что с самого начала Ломона не вполне удовлетворяли и постановление о передаче дела в суд, и следственное заключение. А ведь следователь Оноре Каду — добросовестный юрист, его скрупулезность порой даже вызывает раздражение. Несколько дней назад они встречались и разговаривали о деле Ламбера.

— У тебя никаких сомнений?

Они вместе учились на юридическом факультете и поэтому были на «ты».

— Никаких. Я прекрасно знаю, что такое присяжные, и, конечно, понимаю, что лучше было бы, если бы Ламбер признался. Но он не такой человек, чтобы признать себя виновным. Я раз шестьдесят встречался с ним у себя в кабинете, так что времени изучить его было достаточно. Жув, его адвокат, тоже предпочел бы, чтобы он признал себя виновным, тогда можно просить о снисхождении, ссылаясь на смягчающие обстоятельства.

Постепенно светлело. Первый этаж дома был довольно высокий, и через оба окна кабинета, выходящие на улицу, видны были только крыши проезжающих автомобилей. Стволы деревьев с одной стороны были черны от влаги, с веток все еще срывались капли. Напротив в незавешенном окне дома Парадесов то появлялась, то исчезала горничная в белой наколке. Г-жа Парадес была одной из самых красивых женщин, каких Ломону доводилось встречать. Сейчас из дверей ее дома выйдет няня с двумя детьми — одного она покатит в коляске; другого, мальчика, переходя улицу, возьмет за руку.

Ломона бросало то в жар, то в холод; несколько раз он вставал и поправлял дрова в камине.

В половине десятого, собираясь выходить, он сложил бумаги в кожаный портфель, потом вдруг заколебался, подошел к книжному шкафу: нижнее отделение его служило баром.

Ломон, как правило, не пил, вино за обедом разбавлял водой. Накануне вечером он забыл про грог, а сейчас подумал, что глоток чего-нибудь крепкого — коньяку или рома — прогонит невыносимо тоскливое ощущение. Рюмки в кабинете не оказалось. Решив не звонить прислуге, Ломон сам пошел в буфетную, находящуюся рядом со столовой, и, возвращаясь, столкнулся с Анной, которая спускалась по лестнице.

Ломону показалось, что при виде рюмки на лице служанки мелькнула понимающая улыбка. Ему стало неловко: получилось так, словно Анна наконец-то открыла его тайный порок. Тем не менее он налил коньяку, выпил залпом, словно лекарство, и сразу почувствовал, как к голове прилила кровь.

До Дворца Правосудия ходу было примерно как до аптеки Фонтана, но в противоположном направлении, вниз по улице, и Ломон обыкновенно отправлялся туда пешком. Он шагал и курил трубку, хотя успел бы покурить и перед заседанием.

Город был серый, однообразно серый; на каменных фасадах чернели пятна — следы дождя. Как и следовало ожидать, под колоннадой Дворца народу было много; несколько фоторепортеров нацелили на Ломона аппараты, фамильярно осведомились:

— Вы позволите, господин председатель?

Все было обычно. Старый репортер, который вел судебную хронику еще когда Ломона назначили сюда помощником прокурора, подошел пожать ему руку.

— Обвиняемый продолжает утверждать, что невиновен?

— По крайней мере, такова была его позиция вчера вечером.

— Ну, в данном случае он ничего этим не добьется. До скорой встречи.

В коридоре, направляясь к своему кабинету, Ломон то и дело пожимал руки знакомым. У дверей ему встретился советник Фриссар, уже успевший облачиться в судейскую мантию; Ломону показалось, что советник смотрит на него как-то не так. В его взгляде смешивалось любопытство и сожаление. Ломон внезапно покраснел: он вспомнил, как этой ночью выскочил от Армандо и чуть было не толкнул г-жу Фриссар. Уж не воображает ли советник, что…

Ломон решил было объясниться, но промолчал: в такой ситуации любые объяснения выглядели бы нелепо и только ухудшили бы дело.

— Зал полон! — сообщил Фриссар, — Коридор тоже забит.

— Ого!

Ломон собирался переговорить с ним о многом, но тут же забыл о своем намерении. Он вошел к себе в кабинет, поставил на стол портфель, снял черное пальто и шляпу.

— Добрый день, господин председатель! — приветствовал его секретарь суда милейший Ланди, направляясь к вешалке за мантией Ломона бесшумной походкой церковного служки.

— Добрый день, Ланди. Как ваша дочурка? Ей лучше?