Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

В то время, когда я вас покинула, я была ребенком, а теперь я уже взрослая, и вы не знаете, что я за человек… Забудьте обо всем, что я вам сделала. Я хочу загладить свою вину перед вами. Я обещаю вам, что изменю свои привычки из любви к вам [53].

Страх Лизелотты, боявшейся, что ее собственная мать относится к ней так же, как представители государства, обнажает краеугольный камень здравого смысла и общего предубеждения, на котором специалисты по вопросам общественного попечения, врачи, религиозные благотворительные организации и местные власти возводили свою версию нацистского государства. Они были уверены, что большинство людей поддержит их борьбу с подростковыми нарушениями. Когда вся страна усердно трудилась, отлынивающие от работы и асоциальные элементы нарушали общественный договор. В самом деле, даже в 1980-х гг. опросы общественного мнения показывали, что карательные меры против так называемых асоциальных элементов вспоминались людям как популярная и положительная сторона нацизма. После войны жители Гуксхагена, выбиравшие, в честь кого назвать улицу, ведущую из их городка в Брайтенау, не нашли для этого лучшего кандидата, чем Генрих Климмер, нацист, возглавлявший заведение в 1930-х гг. [54]

Единственный шанс быстро вырваться из Брайтенау давал патриотизм. Тогда личная эмоциональная жизнь подростков в кои-то веки звучала в унисон с общественными ценностями их опекунов. Патриотическое рвение усиливало в девочках стремление соответствовать общественным нормам, стать частью «народного единства». Но директору исправительного заведения больше всего импонировал именно патриотизм мальчиков, а в Министерстве юстиции уже согласились, что подросткам можно проходить свой испытательный срок на фронте. Они могли вызваться на службу добровольцами и, завоевав уважение директора, добиться отмены назначенного судом срока «социального попечения». В 1941 и 1942 гг. в немецкой армии было достаточно новобранцев, и мальчикам из исправительных заведений, желавшим поступить добровольцами в элитные подразделения – на флот или в авиацию, – отвечали отказом. Чтобы попасть в армию, им обычно приходилось терпеливо ждать, пока им исполнится 18 лет, при этом лучшее, на что они могли надеяться, – это танковые дивизии [55].

Балансировавшие на краю «народного единства» малолетние правонарушители и непутевые дети рисковали полностью выпасть из его рамок, а по мере того, как нацистская политика становилась все более жестокой и карательной, это падение имело все больше шансов оказаться фатальным. Оно могло окончиться голодом в карцере, молодежным концлагерем, приказом о стерилизации или психиатрической лечебницей. Принимавшее такие драконовские меры государство опиралось на широко распространенное в обществе мнение относительного того, как следует поступать с несовершеннолетними правонарушителями. Продвигаемый нацистами культ труда во многих случаях служил самым простым мерилом принадлежности к немецкой нации. В предвоенные годы полной занятости ужесточилось отношение к «отлынивающим от работы» и «асоциальным элементам». Труд сам по себе воспевали как добродетель, «красоте труда» посвящали праздники и фестивали, в цехах по-прежнему уважали самостоятельность квалифицированного рабочего. В концлагерях распределение на работу нередко означало разницу между жизнью и смертью. В тюрьмах труд отделял «асоциальных» и «чуждых обществу» сокамерников от тех, кто еще имел надежду на реабилитацию [56]. В исправительных заведениях готовность усердно трудиться отличала «обучаемых» от «необучаемых». Материалы личных дел воспитанников исправительных заведений наглядно свидетельствуют, что их всеми доступными способами приучали к одному – работать прилежно и без жалоб, невзирая на голод, насмешки и побои. Какие бы тайные желания ни питали на самом деле дети и подростки, какие бы навыки они ни перенимали друг у друга в исправительном заведении, все они должны были в первую очередь научиться «правильному отношению» к своим опекунам и работодателям, а также проявлять это отношение в своих письмах домой. По иронии судьбы, письма, не пропущенные цензурой из-за недостаточно покаянного тона, часто подтверждали, что администрация заведения полагалась не только на контроль внешнего поведения, но и на более сильного союзника: дети искренне боялись, что родители тоже их осуждают.

3. Медицинские убийства