Свидетельница Гора

Айнур рыдала от ярости. И это пугало меня до дрожи в коленях. Но ведь в том, что мне приказали завязать его сандалии, не было моей вины! Я настолько боялась ее, что у меня даже мысли не возникало о том, чтобы претендовать на получение такого приказа. Я не сделала ничего, по крайней мере, явно, чтобы попытаться снова обратить на себя его внимание. Я же не просила его о таком разрешении! Конечно, есть немало способов, которыми женщины, такие как я, тонко и бессловесно, одними движением тела, казалось бы, случайной позой, поднятием груди, задержанным дыханием, самым застенчивым из взглядов, самым неприметным движение губ, могут привлечь к себе внимание и даже попросить. Не сделала ли я чего-либо подобного, неосознанно, даже не заметив этого? Я знала, что это вполне возможно. В этом не было ничего необычного для той, кем я была. Надо понимать, что мы — такие, какие мы есть, и мы беспомощны перед этим.

Казались, глаза Айнур вот-вот прожгут меня насквозь. Потаскуха, казалось, кричала он, шлюха! Но я не могла ничего поделать с этим, ведь это он выбрал меня, это он приказал мне завязать его сандалии! Потаскуха, потаскуха, шлюха, шлюха, казалось, говорили ее глаза. Возможно, я все же сделала что-то. Больше всего я боялась, что так оно и было. Но это было сделано неосознанно! Но, в конце концов, даже притом, что я могла бы неким тонким способом испросить разрешения мужчины на такое его обслуживание, которого я, чего уж скрывать, в глубине души страстно желала, это, в любом случае, от меня требовались.

Помнится, Айнур сама на какое-то самое короткое мгновение промешкала с принятием перед ним позиции почтения. А такие оплошности здесь вряд ли пропустят или забудут. От нас ожидается только мгновенное повиновение. Здешние мужчины, как я успела понять, не расположены проявлять терпимость к таким как мы.

Как это ни печально, но наказание прекрасной властной Айнур, той кто была старшей над нами в саду, оказалось в руках этого странно незнакомца. Ей не разрешили говорить. Ей прошлось, словно низкой девке, публично, на наших глазах подносить сандалии, а затем, ее вернули на место, отказав в возможности надеть их на ноги мужчины. Какой насмешкой, каким унижением это было для высокой Айнур, в ее золотом талмите украшенном рубином!

Теперь женщина лила слезы обиды и гнева, отчаянно сжимая свои маленькие кулачки, прижатые к бедрам. Я никогда не видела ее в таком состоянии. Она была почти вне себя. В конечном итоге, как оказалось, несмотря на весь ее авторитет, несмотря на всю ее власть, она была, как и мы все, всего лишь женщиной.

И вот теперь наша властная Айнур должна была оставаться в позиции. Воля мужчины была ясна, и ей оставалось только повиноваться.

Айнур бросала на меня полные ярости взгляды, заставляя вздрагивать каждый раз, когда я оказывалась под прицелом ее злых глаз. Честно говоря, меня нисколько не радовало то, что я оказалась использованной в качестве инструмента для ее наказания. В конце концов, это ни в коей мере не улучшало моего и без того незавидного положения в саду. Но, с другой стороны, и это следует признать, я была ужасно довольна тем, что это меня, а не ее, не Тиму или Тану, выбрал он для целования и завязывания его сандалий. Меня, которой всего лишь несколько дней назад наконец-то разрешили носить шелк в саду! И это немало польстило моему тщеславию! Кроме того, это, в некотором смысле, могло бы поднять мой статус среди остальных «цветов», если, конечно, они об этом узнают. Разве они не позавидовали бы такому признанию моей исключительности, пусть даже и слишком ясно сознавая те опасности, которые оно могло бы повлечь за собой?

В этот момент я вдруг осознала, что я все еще являюсь объектом пристального исследующего взгляда незнакомца.

Оставалось трястись от страха и надеяться на то, что он не остался неудовлетворен мною. Тем более что он никак не ограничивал себя, когда подчинял меня своей воле.

Я почувствовала, что краснею от воспоминаний о том, как мне не было оставлено никакого иного выбора, кроме как отдаться ему как та, кем я была, и о том, с какой властностью он сделал со мной это, и о тех судорожных восторгах, которые сопровождали мое взятие и завоевание.

Как пристально он разглядывал меня! И какую дрожь вызывал во мне его взгляд! Только бы он не рассказал, что я была около стены!

Мужчина улыбнулся, вероятно, догадавшись о моих страхах. Какими ничтожными могли бы казаться ему, тревоги и страхи такого маленького соблазнительного животного как я, но насколько важны они были для меня самой! Он уйдет, а я-то останусь в саду!

Незнакомец по-прежнему не отрывал от меня взгляда. Он задал мне слишком много неудобных вопросов, и они, эти вопросы изрядно меня напугали. Меня тревожило то, что могло быть их смыслом и значением.

Почему он спросил меня, не носила ли я имя «Дженис», или не знала ли я когда-либо рабыню по имени «Дженис», или не была ли я когда-нибудь в Треве?