Свидетельница

Почему, например, с моей дочерью вышло так, что она не говорит, как другие? Почему, вчера еще совершенно уверенная в любви своего мужа, я вдруг осталась одна?

Лена наверняка думала о своих горестях и тоже задавала себе этот вопрос: почему?

У Ксюхи – тоже одно за другим. Теперь вот это следствие.

Мы сидели унылые, как на похоронах, и вдруг Лена сквозь слезы, с какой-то даже обидой, относящейся непонятно к кому, заявила:

– Была бы жива баба Зина, она бы молилась за нас!

И все замолчали. А что сказать? Я, конечно, хорошо помнила тихую, как мышь, маленькую бабу Зину. Мне она казалась человеком незначительным и отсталым. Она жила в деревне, и в домушке ее кругом – и в передней избе, и в задней – висели полочки с иконами и всегда горели лампадки. Когда нас с Леной оставляли у бабы Зины на лето, она кормила нас преимущественно молоком.

Молоко было основой основ, добавлялось во все блюда – от чая до супа. Баба Зина никогда не делала замечаний, не ругала нас и была всем довольна. Вечерами, когда мы с Леной укладывались спать, бабушка Зина долго молилась перед иконами – на коленях, с поклонами. Иногда проснешься среди ночи, а она все еще стоит на коленках. Все шепчет что-то, перечисляет имена, кладет поклоны. Однажды я спросила, молится ли она обо мне. Ответ получила утвердительный. Баба Зина сказала, что в молитвах ее я числюсь под именем Фотиния и иду сразу за рабой Божией Еленой.

– Действительно, – после паузы подала голос мама, – пока бабушка Зина жива была, все как-то у нас шло гладко.

– Время другое было, – возразила тетя Таня.

– Да при чем здесь время? – возмутилась Лена. – Мы какие-то неприкаянные. Богом забытые!

– Ну, мы-то с Романом грешники, – горько усмехнулась Элла. – Нам Бог не поможет.

– Нужно молиться и просить, как баба Зина, – твердила Лена.

– Кто же это теперь так сумеет? – недоверчиво пожала плечами тетя Таня. – Это надо уметь. Мы все неучи в этом, безбожники.

Кира, до сих пор молчавшая, вдруг вклинилась в разговор.

– Ну, хотите, я попробую… – не слишком уверенно предложила она.

– Ты о чем, мам? – спросила мама Лидуся.

– Я могла бы за всех вас молиться.

– Ты в церкви-то никогда не была, мам.

– Почему же – никогда? Бывала. И если Леночка считает, что нужно, что ж, я готова…

Так наши посиделки развернулись и потекли в другой, совершенно неожиданной, тональности.

– Бабушка Зина – ваша мама, Кира Георгиевна? – поинтересовалась Ксюшка.

– Не мама она мне. Тетка. Но по сути, заменила мать. Я ее и любила больше, чем свою мать. Так получилось.

И Кира стала рассказывать историю, которая хранилась у нас в семье как легенда. Что называется, передавалась из уст в уста. Правда, рассказывалась она нечасто, так как имела две стороны, как любая медаль.

Когда в детстве я впервые услышала от Киры эту историю, она так поразила меня, что явственно возникла в моем воображении – со всеми красками, запахами, звуками. Запомнилась, как виденный не раз полнометражный фильм. И от кого бы потом, позже, я ни слышала ее, измененную, дополненную, всегда мысленно видела свои, давно созданные картинки.

Раннее утро. Рассвет. Болото. Бегущие от немцев жители деревни Луковнино. Среди них Зина и ее старшая сестра Клава с детьми.

У Клавы было четверо детей. Последняя дочь, Кира, родилась перед самой войной. Мужа Клавы призвали в первые же дни. Немцы наступали стремительно, но слухи об их зверствах летели впереди них.

И вот, заслышав шум приближающихся машин и рев мотоциклов, луковнинцы кинулись в лес. Сестры схватили припасенные узелки, полусонных детей вытолкали в сени. Грудная малышка зашлась криком.

– Хлеба возьми, – приказала Клава сестре, вытаскивая из зыбки орущего младенца. Кирин рот заткнули хлебной соской.

Выскочили на улицу, а там уже все соседи – молча и торопливо тянутся через огороды к лесу.

Шли не оглядываясь, не разговаривая, не останавливаясь. Кончились огороды, началось свекольное поле. Клава подгоняла детей. Руки оттягивал младенец. Зина тянула за руку шестилетнюю племянницу Ниночку. В другой руке тащила узел с одеждой. Девятилетний Володя вел младшего брата Ванечку. За плечами у Володи был пристроен сидор с провизией. Никто не хныкал, не разговаривал. Страх подгонял.

Но это ведь только говорится так – убегали. Такой компанией можно разве что быстро уходить, не убегать. Лес еще лишь начался, а они уже устали. Пробирались через бурелом, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. Взрослые устали прежде детей. Мальки вскоре вырвались вперед, бежали, догоняя соседей, а сестры стояли, прижавшись спинами к деревьям. Далеко позади, там, где осталась их деревня, застрочили автоматные очереди.

Ребенок закряхтел, зашевелился, захныкал.

– Все руки оттянула! – простонала Клава. – Сил никаких! Оставить надо было тебя…

– Что ты говоришь-то, Клава? – испугалась Зина. – Кому оставить? Глянь-ко!

В стороне деревни небо полыхало огнем.

– Ох, Зинка, пропадем мы! – запричитала Клава. – Куда с таким выводком? Ой пропадем…

– Ничего, Клавонька, как-нибудь… Даст Бог, обойдется…