Свидетельства обитания

Поначалу Вегнер поднимается на крышу каждую неделю, приблизительно дважды. Он опасается, что, если станет подниматься чаще, непременно привлечет к себе нежелательное внимание. По ночам он подходит к краю, упершись кончиками ботинок в невысокое заграждение, принимается аккуратно размахивать руками, сначала медленно, затем чуть быстрее, сильнее. Он ощущает, как у него в грудине пружинит вилочковая кость, это доставляет ему дополнительное удовольствие. Его руки, кажется, увеличились в размерах, движутся по-особенному. Никогда прежде с ним не происходило ничего подобного. Ему хочется ощутить непрерывность, безграничную невесомость, однажды, не прямо сейчас, для такого необходимы опыт, сноровка, приобретенное мастерство. Он ощущает периодически настигающую его радость от изменений, обнаруженных в собственной анатомии, скорее всего, он что-то об этом читал, слышал, даже сам строил похожие гипотезы. Совершенство продиктовано механической структурой живого организма. Никакие искусственные ухищрения не требуются, когда там присутствует всё само по себе способное развиться, совершенствоваться, хоть и под воздействием неких определенных обстоятельств, истоки которых неясны. Таковы поверхностные данные. Прежде никаких доказательств у него не имелось. Однако часто он оказывался свидетелем тому, что дела обстоят именно подобным образом. Не прилагая дополнительных усилий, воображая возможное, оставаясь наедине с собой. Вегнер дает рукам отдохнуть. Он смотрит вниз, на ровные дорожки, граненые фонари, безжизненные машины, пятна травы, скамейки, чарующее отсутствие прохожих, избыточно простодушной человечности. Вскоре он решает взбираться на крышу каждую ночь, чтобы не терять времени, сноровки, но, по-прежнему опасаясь постороннего внимания, регулярно меняет место пребывания. Он выдумывает прихотливый график перемещений по городским крышам, изучает, как устроен каждый отдельный выход, где должным образом изогнуты прутья, сломан или вовсе отсутствует замок, наносит доступные крыши на карту, присваивает им номера, записывает цифры в столбик, по дням, каждую неделю меняет последовательность. Вегнеру нравится быть неуловимым, спрятанным, несуществующим, несущественным для окружающих. Он прекрасно понимает, что не представляет никакого интереса для общественности, не делает ничего предосудительного, даже отчасти примечательного, разве что нарушает запрет на присутствие в определенных местах в определенное время суток. Он отдает себе отчет, что предпринимаемые им меры предосторожности причудливы, расскажи он об этом кому-то из знакомых, но, разумеется, он не станет никому ничего рассказывать. Он почти ни с кем не разговаривает, всячески избегает любого общения. Когда в квартире звонит телефон, Вегнер делает вид, что не слышит. Днем он выходит в магазин, покупает продукты, средства гигиены, сегодняшнюю газету, но вскоре теряет к новостям всякий интерес. К его удивлению, никто вокруг не замечает его трансформации, продавщица вежливо называет сумму, принимает деньги, выдает сдачу, прохожие движутся мимо, изредка здороваясь, машины и автобусы тоже проезжают, пассажиры не оборачиваются, водители не обращают на него внимания, люди на переходе, возле подъезда, дети, играющие на площадке, никто ничего не замечает. Единственное, для чего ему изредка требуется телефон, звонить по понедельникам матери, проверять, все ли с ней в порядке, исправно ли она принимает выписанные таблетки, когда мать спрашивает, все ли в порядке у него, Вегнер невольно расплывается в улыбке. Ему нравится его новый образ жизни, теперь он видит, что может происходить дальше. Он становится практически одержим такими мыслями. Теперь все естественней. Это продолжается из недели в неделю. Он следует продуманной схеме, передвигается по городу, аккуратно взбирается на крышу, через выгнутые прутья или воспользовавшись сломанным замком, если замечает прохожих, тотчас прячется, не дожидаясь, пока его заметят. Он крайне внимателен. Иногда ему кажется, что предшествовавшее не имело ни малейшего смысла. Тогда, пожалуй, было в корне иначе. Он размышляет, по каким признакам и когда он сумеет понять, что готов шагнуть чуть дальше, попробовать следующие действия. За неимением иных источников информации он ищет ответы на вопросы у себя в голове. Это похоже на медитации. Хорошенько выспавшись и еще не приступив к каждодневной рутине, Вегнер садится на кровати с закрытыми глазами и около часа сосредоточенно размышляет. Иногда во время таких сеансов ему становится не по себе, он как будто становится незащищенным, чувствуя нечто подобное, и тотчас прекращает сеанс. Иногда он пытается представить, какое кресло могло бы получиться из его скелета, претерпевшего в последнее время чудесные метаморфозы, когда пернатая структура вплелась в человеческую и наоборот. Теоретически так могла зародиться ни с чем не сравнимая гармония, наиболее обретаемый комфорт, предполагающий уют, универсальность, уединение внутри чего-то, прежде бывшего другим, но преимущественно подобным. Он представляет себе проживание предельного маха, мысленно прощупывает закономерность, как бы рисуя вымышленную шкалу, по которой постепенно продвигается, вслепую, самостоятельно, в одиночестве, туда, где никогда никто не оказывался. Точно так же во время ночных похождений он пытается сосредоточиться на маховом движении, на конкретном ощущении, нарастающем внутри него на протяжении каждого маха, на полупреодолимом стремлении сделать что-то еще. В такие моменты он наиболее уязвим, поскольку прекращает следить за наличием случайных прохожих. В такие моменты его проще всего заметить. Вегнер понимает, что утрачивает фокусировку, конкретно это состояние становится для него ключевым, когда, прежде чем предпринять какие бы то ни было шаги, ничего не делая и никуда не передвигаясь, он ощущает желаемую невесомость. Почему-то она не доставляет ему ни малейшей тревоги, а лишь позволяет, некоторым образом, прикоснуться к пустоте. Примерно так он объясняет себе дальнейшие действия, стремлением к всеобъемлющей пустоте либо чем-то приближенным к такому стремлению. Он чувствует некоторую торжественность в обретаемом ощущении и вместе с тем необходимость смирения, поэтому теперь, прежде чем отправиться на крышу, надевает серые брюки, серую рубашку, серый галстук, все предметы одежды одного оттенка. Именно такого цвета крылья у обыкновенного городского голубя, совершенной в своей примитивности живой конструкции, передвигающейся повсюду, но почти неразличимой на фоне пасмурного неба. Вегнеру нравится этот цвет. Человек, вероятнее всего, тоже стремится стать таким физиологически, посредством постепенного разложения, мимикрирует, последовательно сливается с земляным оттенком. Он знает, что чем дольше пребывает в сосредоточенном состоянии, тем выше вероятность обнаружения. Он ничего не может с собой поделать, стоит ему почувствовать на коже, в легких, между пальцами назревающую пустоту. Очередной ночью Вегнер стоит на одной из городских крыш, погруженный в маховые движения своих видоизмененных рук. Он уязвим, больше не следит за обстановкой и, кажется, ощущает чье-то присутствие неподалеку.