Свидетельство

— Недавно ночью меня самого ограбили. Забрали костюм, лучшие туфли, две пары дамской обуви, принадлежавшие прежней хозяйке квартиры, полотенца, дамское нижнее белье, скатерти, — словом, целый мешок всякой всячины. У меня живет сейчас маленький ребенок, девочка… Бедняжка проплакала со страху всю ночь, никак не могли ее успокоить…

— И это был советский солдат?

— Да.

Суровое, угловатое лицо коменданта медленно залила краска. После долгого раздумья капитан сказал чуточку хрипловатым от волнения голосом:

— У вас есть своя полиция. Я сам добился для них у городского коменданта права носить оружие. Днем и ночью смешанные советско-венгерские и специальные военные патрули прочесывают район. Во всех частях района! Им дано указание во всем помогать гражданскому населению…

Комендант сделал такой глубокий вздох, что гимнастерка на его груди, казалось, вот-вот лопнет.

— Если бы вы сказали, что у вас забрали, ну, скажем гармошку, гитару, часы, зажигалку или еще черт знает что-нибудь в этом роде, чем солдат может воспользоваться, — я понимаю… Но зачем бойцу Советской Армии женские туфли? Скажите — зачем?

Ласло молчал, не зная, что ответить.

— Зачем ему дамское платье, нижнее белье и даже мужской гражданский костюм?

— Не знаю.

— Неправда все это!

Теперь пришла очередь Ласло покраснеть.

— Если бы мне так уж хотелось врать, товарищ комендант, я выбрал бы для этого более приятную тему.

Капитан, кажется, немного успокоился.

— Мы строжайшим образом наказываем за мародерство. Здесь театр военных действий, и не мне вам объяснять, что означают слова: «строжайшее наказание». А отдельные негодяи попадаются, согласен с вами, даже и в нашей армии…

Он хлопнул ладонью по стопке бумаг на столе.

— Вот размноженный текст приговора. Военный трибунал приговорил к расстрелу двух дезертиров. Спутались с какими-то проститутками, те уговорили их сбежать из части… Ну что, они из дома привезли эту мерзость? — воскликнул капитан. — У нас научились? А вы наверняка знаете, что в Будапеште, по сведениям полиции, было сорок тысяч зарегистрированных и тайных проституток! Известно ли вам, что во время осады города фашисты выпустили из будапештских тюрем всех уголовников? Ведь теперь это не город, а какое-то гнилое болото!

Комендант безнадежно махнул рукой и отвернулся.

— Мы не можем уберечь от этой заразы наших молодых, не имеющих жизненного опыта солдат… Но мы возьмем на себя поддержание в городе общественного порядка!

Он снова хлопнул ладонью по столу.

— В Будапеште сражались почти сто тысяч венгерских солдат. Где они сейчас? Вы отлично знаете где: переоделись в штатское и попрятались по городу. Нилашисты, эсэсовцы, солдаты фашистской армии… Целые дивизии! Кто же может угрожать общественной безопасности, как не они? И вы против того, чтобы мы выловили и собрали в лагеря всех, кто, согласно нормам международного права, должен считаться военнопленным?

Комендант повысил голос.

— Я не знаю, сколько наших солдат пало и сколько еще мы потеряем, пока окончательно освободим Венгрию от фашистов… Вероятно, сотни тысяч человек. Сотни и сотни тысяч на венгерской земле, за венгерскую землю… А вы — дамские туфли! — с отвращением даже не сказал — выплюнул эти слова капитан.

Ласло презирал себя в этот момент и ненавидел Озди. Он хотел, конечно, хоть что-то сказать капитану в свое оправдание, но пока подыскивал слова, тот заговорил снова, уже спокойным, твердым голосом:

— Сегодня мы еще здесь, завтра двинемся дальше. Для нас было бы совершенно безразлично, что произойдет с трупами с наступлением теплой погоды. Но разве вы тоже собираетесь покинуть город вместе с нами? Во второй половине марта в Венгрии начинается весна… Я могу дать вам отсрочку, но погода ее не даст! В этот период почти всегда дуют западные ветры. Опасность грозит всему городу! Мы сами не боимся эпидемий, всем нашим солдатам сделаны прививки. Речь идет о вас самих — неужели вы этого не понимаете? — Капитан смотрел на Ласло с откровенным изумлением. — Или вам жить надоело? А еще называете себя Национальным комитетом… Осмеливаетесь утверждать, что представляете нацию!

Ласло возвращался домой, как побитый.

В маленькой печурке бушевал огонь. Рядом с ней лежала целая груда паркетной дощечки, промасленной, навощенной, — лучшее топливо на свете! У самой печки сидел усатый учитель и время от времени бросал в огонь очередную порцию топлива. И все же снять пальто никто не решался. Лысый Гондош даже не снял шляпы. Одна половина окна была занавешена одеялом, другая попросту заколочена досками. Небольшой квадратик стекла, всунутый между досками и укрепленный гвоздиками, когда-то оберегал от мух венгерский герб: сквозь стекло бледно просвечивал отпечаток королевской короны, двойного креста и широких полос. Председатель районного управления Немет, упакованный в свитер и шали, сидел у самого окна. Все остальные притерпелись к царившему в комнате полумраку и не замечали его, но Немету нужно было целыми днями читать и подписывать бумаги.

…Входная дверь вновь отворилась, и появились Поллак и Озди. Председатель чинно подал им руку.