Свидетельство

— Видели? — восторженно вопрошал он. — Символику рук заметили? Это же новое, совершенно новое выразительное средство танца! Единственный в своем роде пример… Такого в Европе еще нет нигде. Например, в сцене соблазнения… Не заметили? В самой середине танца! Без партнера, одна как перст на сцене, — и так суметь донести до зрителя чувство!.. Это ведь баллада, какая-то старинная негритянская баллада. А Клара сделала из нее свой номер. Но вся хореография у Клары целиком ее собственная. Недосягаемая! Она настолько вживается в роль, что повторить на «бис» уже не смогла бы. Встать на ноги не может после сцены смерти — так вживается в роль. Просто удивительно, с каким утонченным мастерством владеет она телом. Будто музыкант своим инструментом… Помните, когда она «вступала в жизнь», — не знаю, обратили вы или нет внимание на ее лодыжки при этом?

Сечи смутился и даже покраснел, захваченный врасплох: он ни за что на свете не признался бы Капи, что он смотрел в этот момент вовсе не на лодыжки, а… на бедра танцовщицы. Ведь эти бедра все время так и лезли в глаза!..

А Капи все с большим воодушевлением и все громче — круг слушателей стал шире — продолжал:

…Затем почти такое же движение, когда она, помните, входит в бар… Минута колебания, видели? Движение такое же — только ногу она уже держит иначе. Но что способно выразить одно движение! Миры, жизни, судьбы!

Андришко крякнул и поискал взглядом свою жену, затерявшуюся где-то в толпе. Ему вдруг стало как-то неудобно перед ней. Зато Стричко усердно поддакивал:

— Культура! Правильно ты говоришь… Культура! Искусство!

Мартону Андришко нужно было еще заглянуть в полицию, и они пошли — сначала вдвоем с Сечи, потом к ним присоединился старый Сакаи с Палом Хорватом. Все шли молча, утомленные шумом, аплодисментами и шквалом новых, обрушившихся вдруг на них впечатлений. На углу остановились.

— Да, — промолвил Сечи, кивая, — нам еще много нужно…

— Я ведь тоже больше историей занимался и другим в том же роде, — после долгого молчания поддержал Андришко. — Хотя читать всегда любил… Но все старался в теории разобраться… в теории рабочего движения… А вот в культуре, в искусстве, тут я, конечно…

— Что ж, мы пролетарии! — проговорил Сакаи. — Пролетарии, говорю, и не доросли еще… А только когда тот, первый, стихи читал, этого я понял… Здорово дает. Я и стишок этот знаю. И певица, та, другая, тоже здорово спела. Красиво.

— Много нам еще наверстывать нужно, — подвел итог Сечи. — В культуре, в искусстве.

Все, соглашаясь, закивали головами.

И только Пали Хорват усмехнулся дерзко:

— Не вижу я в том никакой культуры или там искусства… Заголилась баба, а народ зенки пялит! У меня у самого чуть было того — глаза не выскочили. Символические лодыжки! Сказал бы я ему, что в них символического! — захохотал он, но под строгими, осуждающими взглядами товарищей смутился и умолк.

5

— Почему вы не поменяете фамилию на венгерскую? Ведь это — пара пустяков! Заявление, больше ничего не требуется. А по нынешним временам с венгерской фамилией намного лучше!

Штерн ничего не ответил, вымеряя стену столовой и на глаз и рукой.

— Ничего не выходит! Придется один столик выбросить, — вздохнув, себе под нос пробормотал он. — Даже если и сдвинем потеснее остальные, все равно еще нужно самое меньшее два метра. В буфете и так стоять негде, а надо бы еще и столики там поставить… Бедняги советские воины и без того усталые… — И, только теперь удостоив Мура вниманием, Штерн ответил: — В нашем деле это не принято. Начинающий какой-нибудь, тот может. Или ежели кто обанкротился! Тому, конечно, лучше сменить. А «Штерн» — это фирма! Фамилия, в деловых кругах широко известная. Кем же мне прикажете объявиться: Шомошем, Шомоши или Шалго? Так ведь их теперь как нерезаных собак? Кинь камнем в собаку, угодишь в какого-нибудь Шомоша. А Штерн — тут всякий знает, с кем имеет дело. По всей Венгрии знают. Случись мне однажды бросить «дело», за одно имя фирменное отсчитают мне пятьдесят тысяч чистоганом. В старых пенгё!.. Да, так вот я и говорю: придется перегородку метра на два еще подвинуть…

В маленьком треугольном помещении буфета подле стойки толпилось действительно много народу. Советские солдаты и венгры, вперемежку расположившись вдоль стен и даже в углу за прилавком, стояли, пили, разговаривали. Среди посетителей толкались и Месарош с Янчи. Оба поглядывали на Манци и предвкушали выпивку.

— Жена моя настаивает, чтобы новая наша фамилия на «М» начиналась, — продолжал свое Мур. — Знаете, метки на белье и прочее! А я, со своей стороны, обязательно хочу, чтобы буква «h» в фамилии была. Мур ведь через «h» пишется.

— Олух, — пробормотал Шани Месарош, — вот самая подходящая для тебя фамилия, и буква «х» есть!

Он сказал это вполголоса, но представитель общественного снабжения все же расслышал. По лицу его пробежала гримаса бессильного гнева — он счел за благоразумное промолчать.

— Я выбрал себе фамилию Марот с «h» на конце, — сказал Мур. — Уже и заявление подал. В министерстве сказали, что через несколько дней все устроят. И «м» есть и «h» в конце…