Свидетельство

— Войне конец! — кричал Ласло и глядел в упор на это серое, усталое лицо… Человек едва кивнул, — понял, мол. И продолжал смотреть выжидательно, как бы подбадривал: а ну, скажи еще что-нибудь! Но Ласло нетерпеливо и настойчиво продолжал выкрикивать только эти два слова:

— Войне конец!

Между тем два часа назад, когда члены комитета стали уже догадываться, о чем может быть срочное сообщение, Ласло и сам вел себя вот так же, как этот пожилой человек. В первый момент в голову приходили только деловые, конкретные мысли: о том, что нужно известить другие партии, районное управление, полицию, венгерскую комендатуру. Потом демонстрация, митинг, — нужно выделить оратора, организовать митинг и возле советской комендатуры. Вероятно, скоро начнет уже смеркаться, — нужно обеспечить какое-то освещение: свечи, может быть, несколько фонарей…

Война для жителей Буды закончилась, собственно, в тот самый час, когда город перестал быть линией фронта. Освобождение означало для них и гибель фашизма.

И все же война продолжалась даже здесь, в городе, люди долго еще опасались артиллерийских налетов. Но и потом — пусть в другом, чужом краю — она бушевала, сея смерть и разрушения. Через Будапешт проходили войска — миллионы и миллионы советских бойцов, — и все они ушли туда, на войну. А оттуда возвращались пока лишь обозы санитарных повозок… Шли на войну вереницы грузовиков с боеприпасами, гудели в весеннем небе стаи самолетов над головой, — они летели к фронту, бомбить… А люди, только что пережившие все это здесь, в своем городе, словно не понимали, что война — и тогда война, когда ушла уже очень далеко, так далеко, что даже голоса ее не слышно.

А может, так оно всегда? Может быть, начало войн во все времена вызывает у людей больше тревоги и становится большей «сенсацией», чем ее конец?.. И если крикнуть сейчас в эго серое, усталое лицо: «На сто граммов увеличили паек!» — это произвело бы куда большее впечатление…

А может быть, весть эта приходит слишком поздно, чтобы люди еще могли радоваться ей?

Если бы война окончилась тогда, когда впервые у людей блеснула надежда на это, — после Сталинграда… Если бы случилось это на год, на полгода раньше — до того, как был разрушен их город и взорваны дунайские мосты…

…Магда тоже была в комитете в этот час. В переполненной до отказа комнате она, раскрасневшись, стояла у стены и вместе со всеми ждала телефонного звонка. А когда Сечи дважды повторил вслух известие, Магда, еще ярче вспыхнув, расплакалась. Она стояла у стены, кусая губы, а ее плечи и по-девичьи маленькая грудь вздрагивали от рыданий…

Конец войне, мир! В этот миг, наверное, каждый подумал о той цене, что он сам заплатил за него.

«Может быть, мы уже очерствели для радости? — думал Ласло. — Беспричинная тревога так въелась в нас, что даже счастью своему мы разучились радоваться по-настоящему! По крайней мере первому известию о счастье. Нужно время, чтобы мы поняли, что, собственно, произошло. Нужно время…»

Вон уже и серое лицо внизу заулыбалось! Странно улыбаются усталые морщины. Если бы не засветившиеся вдруг, ожившие глаза, можно было бы подумать, что это и не улыбка, а болезненная гримаса. Он понял, осознал наконец-то! Или он просто смеется над Жужей? Она стоит растрепанная, кудлатая, воинственная в своей неизменной кожаной тужурке. Стоит, навалясь на перила балкона, и, размахивая кулаками, орет как резаная: «Конец войне! Конец войне!»

Тем временем весть стремительно распространялась, сначала по телефону — в комитеты партий, в районное управление, в полицию. Затем — в дома. Люди выходили на улицы, собирались группами. И сами, не сговариваясь, без всякого плана, пошли к зданию районного комитета коммунистической партии. Вот уже их собралось около сотни на Кольцевом проспекте, затем двести, триста…

Вдоль Хорватского парка шел советский солдат. Увидел толпу, остановился: что там такое? Прислушался, стараясь понять что-нибудь в общем гомоне. Ласло заметил его, крикнул издали громко:

— Война!.. — Это слово он знал по-русски, а вот как сказать «окончена»? — Война капут! — завопил он. — Гитлер капут!