Свидетельство

Некоторое время комиссар, на поповский манер сложив ладони вместе, пробовал упругость пальцев и невнятно хмыкал.

— Видите ли, господин доктор! — заговорил он наконец и глубоко вздохнул. — Между нами возникали известные политические разногласия… Скажем, неприятный инцидент… гм… имевший место шестнадцатого октября… Но, полагаю, в конечном счете вы все же убедились, что я не такой, чтобы… Не стану скрывать: в партийном совете нашего предприятия многие требовали тогда вашего немедленного ареста. Одним словом, — он опять глубоко вздохнул, — я не сторонник крайностей… И сейчас я говорю с вами откровенно — как человек с человеком, как венгр с венгром…

В этот момент Ласло увидел вдруг: на столе рядом с мастичной подушечкой лежали две новенькие круглые печати, и с одной из них, повернутой к нему, пялился на него большущий нилашистский крест. Личная печать комиссара!.. Вторая печать была, по-видимому, копией первой, на немецком языке.

— Муж госпожи Бодо, — слышал Ласло голос комиссара, — занимает ответственный пост в военном министерстве. Сегодня они уезжают в Шопрон. Буду говорить напрямик: вы у нас единственный человек, знающий языки и текущие операции банка. Госпожа Бодо только что, прощаясь со мной, доложила, что в отделе скопилось около трех тысяч не обработанных еще операций. — Комиссар прикурил от только что докуренной сигареты и продолжал: — Я хотел бы получить у вас искренний совет. Как человек у человека, венгр у венгра, чувствуя тяжелое положение страны в целом и данного предприятия в частности… — Он достал из внутреннего кармана платок, громко высморкался и, аккуратно сложив платок, снова убрал его. — Еще раз прошу вас не считать меня человеком крайностей, человеком каких-то предубеждений… В студенческие годы я и сам симпатизировал левым течениям. Читал писателей-народников!.. По правде говоря, жаль, что они и сегодня еще не в одном лагере с нами и что известную часть венгерской интеллигенции мы сможем переубедить лишь после нашей окончательной победы, после полного переустройства новой великой европейской территории…

На столе взвыл селектор. Комиссар поднес трубку к уху.

— Да. Зайдите ко мне с тетрадкой, я сейчас продиктую. Господин доктор, будьте любезны, подождите минутку в приемной… Впрочем, не нужно! — передумал нилашист. — Оставайтесь здесь, а я продиктую эти несколько строчек там, в приемной… Прошу извинить…

О, Ласло с готовностью извинял его! Едва успела закрыться за комиссаром обитая кожей дверь, как он уже схватил печати. Мгновение прислушивался, не возвращается ли за чем-нибудь хозяин кабинета, затем шлепнул обе печати на свое удостоверение и аккуратно, как было, водворил их на прежнее место. Теперь — откинуться в кресле и закурить, — главное, чтобы на лице не осталось ни следа волнения. Вот уже и. дверь отворяется, идет комиссар…

— Так! — довольно потирая руки, воскликнул нилашист.

Впрочем, Ласло заметил, как взгляд его на миг задержался на забытых на столе печатях.

— Теперь слово за вами, господин доктор.

Ласло наклонился вперед, откашлялся.

— Мне хотелось бы на ваше исключительное доверие, — сказал он медленно, следя за интонацией своего голоса, — ответить также откровенностью. Мы здесь все немного консервативны и негибки, когда стремимся сохранить издавна укоренившуюся систему делопроизводства банка. По нынешним временам я считаю это неправильным.

Комиссар кивал головой. С каждым словом Ласло он все более оживлялся. А Ласло предлагал ни больше ни меньше, как пересмотреть все ждущие разрешения банковские операции, определив их практическую значимость. Все дела, которые можно отложить, говорил он, следует закрыть коротким протоколом и переслать эвакуированной на Запад части банка. Самое же главное — это срочное финансирование экспорта находящихся на складе товаров. Если у него, Ласло, будут развязаны руки, он берется к концу ноября — к началу декабря полностью свернуть деятельность отдела, после чего сотрудников можно будет перевести в хранилища на эвакуацию депонированных ценностей банка…

Провожая Ласло из кабинета, комиссар даже обнял его за плечи. И, наверное, расцеловал бы, если бы немного не стеснялся.

— И знайте, — напоминал он, — вы находитесь под моей личной защитой!

Раньше это был арест, теперь — защита!

«Чтоб ты подох!» — думал Ласло, сердечно тряся нилашисту руку.

В отделе взволнованные девушки засыпали Ласло вопросами. Илонка, как видно, успела даже всплакнуть — судя по ее припухшим глазам.

— Ну, что?!

— Ничего, — рассмеялся Ласло и, подражая голосу Бодо, добавил: — Беру власть в свои руки.