Свидетельство

Майор Шнибер — немецкий военный комендант будайской железнодорожной станции, спихнув все дела своему венгерскому коллеге, вечно хмельному жандармскому обер-лейтенанту, покрутился с минуту перед зеркалом в туалетной и удалился. По служебным делам! В последние дни эти отлучки по «служебным делам» и рабочее время становились все чаще. Да и сам майор как-то пообмяк. Инцидент между нилашистом Сабо и инженером Казаром был последним его крупным «делом». «Дело» это помаленьку заглохло само по себе. Протокол доноса Сабо «о беспорядках, царящих на станции и в депо», отправился по обычным каналам в гестапо. С тех пор оттуда не было ни слуху ни духу. А майор теперь иногда позволял себе даже быть веселым, шутливым. Между тем на станции все напряженнее становилась жизнь: Сепеши по-прежнему отлеживался и отдавал свои распоряжения по телефону сиплым шепотом; Казар ходил бледный, с ввалившимися от недосыпания глазами; станция больше не успевала ни переформировывать, ни грузить то и дело прибывающие солдатские эшелоны. Шум, грохот, отчаянные свистки паровозов, ругань начальников транспортов… Зато кабинет коменданта неизменно оставался заповедным островком спокойствия и тишины. Достаточно было майору Шниберу удалиться «по служебным делам», как жандармский обер-лейтенант тотчас же бросался на обитый кожей диван и прикладывался к неразлучной своей бутылочке. К телефону на это время он обычно сажал расторопного унтера, и тот на все звонки отвечал по своему усмотрению одной из двух стереотипных фраз: «Господин комендант вышел по делу, я вам сейчас вызову инженера Казара», или: «Вызываю господина Мохаи».

А майор Шнибер был влюблен.

И он шагал веселой, пружинящей походкой через Вермезё, на Логодскую, где совсем близко от станции жила его очаровательнейшая Клара Сэреми, божественная танцовщица с платиново-белой головкой, ловкая коммерсантка. О, у них очень практичная, очень красивая любовь!

С того дня, как венгерское радио подробнейшим образом поведало своим слушателям, какой мучительной смертью от рук русских погиб Эндре Капи — муж танцовщицы (погиб только за то, что он был офицером, а до армии — торговец, носил дворянское имя и всегда имел при себе молитвенник!) — нашим влюбленным, актрисе Сэреми и коменданту Шниберу, уже нечего было таиться от соседей Клары. Майору не приходилось больше тайком проскальзывать в дом до закрытия ворот, а наутро спешить чуть свет вновь покинуть его. Теперь Клара уже вполне открыто могла упомянуть в разговоре, что, «если придется», они уедут из города вместе с Карлом. Запасы товаров на складе танцовщицы-предпринимательницы и всякую обиходную мелочь они уже давно вывезли и разместили в надежном месте…

И вот майор Шнибер снова шагал через Вермезё своей упругой походкой. Неторопливый дождь сеял легкую, как мука, изморось на увядшую, прихваченную первыми заморозками траву. В такую собачью погоду ой как хорошо очутиться в теплой, приятно пахнущей комнатке.

Дверь отворила хозяйка — белокурая, стройная, в черном, с большими цветами, шелковом халате… Однако что это? На лице ее отражалось замешательство.

— Nun, Schatz?[36]

На вешалке в передней — военная шинель.

В голове у майора мелькнуло: «Обер-лейтенант!.. Дурень, и как я только прежде не замечал! А ведь видел, что они еще на вечеринке все время болтали друг с другом! «Миленький, это же для отвода глаз…» И я ей верил… Из одного бокала ликер лакали «на брудершафт». И целовались потом. Ну ничего, сейчас я проучу и этого соплячка из Брауншвейга, и ее, потаскушку… Сейчас!»

Однако, привыкнув к полумраку передней, майор увидел, что шинель, висевшая на стенке, — не обер-лейтенанта из Брауншвейга. Она была из голубовато-зеленого тонкого сукна, с зеленым бархатным воротником и подполковничьими погонами! Начальник гестапо! Точно, ведь гестапо расположено на этой же улице…

Майор затоптался на месте, испуганный и обмякший, будто проткнутый пузырь. По широко раскрытым глазам Клары он видел, что она хотела что-то сказать ему, объяснить, но в дверях гостиной уже показался подполковник. Сделав женщине знак удалиться, гестаповец впился взглядом в нового посетителя, а затем, подойдя вплотную, тихо, деликатно, как истинный европеец, прошипел ему в лицо уничтожающие слова:

— Господин майор, командование станции обратилось в гестапо с просьбой о помощи против всеобщего саботажа… Гм. Всеобщий саботаж?

Он умолк и с презрением, с холодной насмешкой во взгляде твердо смотрел на майора, как бы выжидая.

— Господин майор! — вдруг скомандовал он.

Майор щелкнул каблуками.

— Кругом, марш!