Свияжск

НАТАША. За годы застоя — и за предыдущие — в Союзе вообще очень привыкли к демагогии. Я недавно разговаривала с одним приезжим — очень милым и интеллигентным человеком, искренним и честным. И, описывая положение в стране, он говорил. «Я болею за державу». Но мне одних чувств показалось недостаточно — и я спросила: а что же вы делаете? Мне кажется, он меня не понял, даже удивился: почему я требую от него каких-то действий, когда слов и чувств вроде бы достаточно. Двоемыслие приучило, кажется, к тому, что слова и реальность категорически не совпадают…

АКСЕНОВ. Разумеется, это у большинства стало второй натурой. Тем поразительнее было слышать речи некоторых депутатов. Скажем, выступление бывшего штангиста, а ныне писателя Юрия Власова меня просто поразило. Он затронул все болезненные ноты. Тут уж трудно даже подозревать какую-то дурную игру. Важны интонации людей, какая-то появившаяся страсть. Совершенно замечательно, что литовцы и эстонцы ратуют за справедливость в Грузии. Понимаете — это явление солидарности. Во всем этом — какие-то сильнейшие эмоциональные сдвиги. И так — во всем мире. Во всем социалистическом лагере происходят какие-то немыслимые перемены — совершенно невероятные и неожиданные. Можно было ожидать всего. Можно было, скажем, предсказать развал экономики или, наоборот, укрепление экономики, немыслимую силу экономики или полную ее катастрофу. Можно было ожидать военных успехов или военных поражений. Но вот такого движения духовного сопротивления — из разряда той самой духовной революции, о которой говорил когда-то граф Лев Николаевич Толстой, — этого никто не ожидал.

НАТАША. Теперь — немного о ваших американских впечатлениях последнего времени. Скажите, насколько изменились вы за годы американской жизни и какую роль сыграла в этих изменениях Америка (будем надеяться, что читателей «Авроры» заинтересуют эти обстоятельства, коль скоро их вообще интересует беседа с вами)?

АКСЕНОВ. Америка не могла не повлиять на произошедшие во мне изменения. Это — моя среда, среда моего обитания. Я здесь живу. Это — мой дом.

НАТАША. Полагаю, одной из важнейших черт американцев является их умение уважать чужую точку зрения. Даже если вы расходитесь с кем-то во взглядах — это не делает вас врагами: у вас просто разные мнения по данному вопросу.

АКСЕНОВ. Да, это так. Я здесь как-то уже отвык от заверений в серьезности спора с оппонентом, который хватает тебя за грудки и, дыша трехдневным перегаром, требует от тебя дискуссии в стиле Дома литераторов. Здесь, у американцев, я научился определенного рода сдержанности. Это присутствовало у меня и ранее — стремление не вспыхивать, обдумывать свои поступки, — но здесь это качество развилось.

Еще я здесь научился улыбаться, хотя бы формально, растягивая углы рта. А это уже совсем неплохо. Америка этому учит. Советские критики обычно говорят, что это — страна формальных улыбок. Но моя мама, когда она оказалась в Париже и услышала, как ей говорили: «Ну, французы — они только формально улыбаются», — ответила: «Лучше формальная улыбка, чем искреннее хамство».

Я думаю, есть и еще какие-то изменения. Прежде всего они касаются преодоления языкового барьера. Это — колоссально! Сразу открывается огромная сфера, которая раньше была закрыта.

НАТАША. Теперь, вероятно, будет просто скучно говорить только на одном языке?

АКСЕНОВ. Да просто как-то уже и невозможно. И теперь невольно даже засоряешь свою речь, потому что один язык находит на другой, одни понятия — на другие… Сейчас я жалею, что так поздно начал изучать французский язык. Стараюсь каждый день хотя бы по десяти минут слушать французскую речь на магнитофоне. Я знаю: французский мне нужен. Здесь у меня сильнее проявилось ощущение причастности к человечеству. Я здесь почувствовал себя членом человечества. Почувствовал себя ближе к черным или к желтым. Китайцев я научился уважать именно в Америке. И не только потому, что они вкусно готовят. А потому, что они живут рядом. Они замечательно трудятся, работают. И черных я теперь ощущаю не просто стереотипно, как каких-то там угнетенных, а по-разному и по-человечески. Это вот ощущение Америки как этноса расширило мои представления, расширило мой мир. Это не значит, что ты отрываешься от своей родины. Хотя я и довольно сильно оторвался от сегодняшнего дня России, но ничуть не оторвался от ее культуры, даже стал ближе к ней.