Свинг

Часто говорят: в распаде Союза виноват Ельцин. И действительно, он так рвался к власти, что плевать ему было на Союз. Подталкивал, конечно, и Запад: зачем Западу нужен был сильный конкурент. Но толкали к распаду и внутренние национальные элиты. Им хотелось стать полновластными хозяевами своих территорий. Со стороны литовцев, латышей, в частности, их рыбных начальников, это здорово чувствовалось. Об этом ты говорил еще в начале семидесятых. Но главное все-таки заключалось в том, что в постсталинскую эпоху Союз исчерпал свой потенциал модернизации. Страна по многим параметрам стала неконкурентоспособной, и это, к сожалению, продолжается до сих пор. Было понятно, что государство двигается в тупик, катится в пропасть. Мы ушли от старых фальшивых правил, избавились от них, но никаких новых, нормальных, органичных не придумали. Освободившись от внешнего диктата, оказались не свободны от самих себя. Машина самодеградации заработала на полную мощность, поражая общество все основательней. Бездуховность привлекательнее, чем сложный путь самоочищения. Подняли «железный занавес», отделявший от внешнего мира, но не извлекли красный клин, вбитый после Октября и оторвавший нас от собственных корней. Я часто думаю, что делал бы ты во все это безвременье, и даже радуюсь: тебе не приходится это видеть и переживать.

Теперь, когда моя «рыбкина» литература оказалась никому не нужной, мне стали совать редактировать всякую белиберду. Но работать было надо — без денег не проживешь.

Борис Петрович Диденко тоже оказался не готов к перестройке. В обкоме намекнули, да прямо сказали: пора уходить на пенсию. Командовать всем стала баба, баба неплохая, своя, бывший техред. Но все-таки баба…

Конец восьмидесятых и начало девяностых жили с Милой, «тихонько притаившись». В эти годы, по-моему, никто не знал, что с ним будет завтра. Мои дела продолжали оставаться невеселыми: очень слабел Сереженька, Раин сын, хотя, выучившись в университете и став юристом, продолжал заниматься частной практикой.

Сережа заболел в шесть месяцев. Рая его везде лечила, возила в Ленинград к профессорам. Делали несколько операций, и в особом аппарате он стал ходить даже без палочки. Ухаживала за ним бабушка Полина Владимировна. Шла на любые лишения, лишь бы внуку было хорошо. И полы мыла в подъездах, когда не стало Раечки, перебирала по сортам янтарь, не говоря о всяком другом обслуживании внука. Но воспитала его духовно: был Сережа верующим, добрым, не озлобленным. Прилежно учился, лежа на животе. Стал брать юридическую работу и справлялся с нею прекрасно. Был красив и полноценен как мужчина.

Первый раз влюбился в девочку-студентку, работавшую корректором в издательстве. Она была не калининградкой. Ей нужны была квартира и прописка. И ей нужен был Николай, отец, а не сын — Сережа. Колька тогда еще ходил старпомом в море. Я поняла это очень скоро и расстроила треугольник. Мама ничего не подозревала и все принимала за чистую монету. Потом крутились вокруг парня еще какие-то колясочницы, но я всех отметала: кто бы стал ухаживать за двумя инвалидами?

И тут появилась Гуля — молодая женщина-казашка, с которой случилось несчастье: на остановке ее сбил грузовик и переломал позвоночник. За два месяца до случившегося она родила здоровую девочку Яну от законного мужа — еврея Димки. Димкины родители заставили сына отказаться от жены и дочери, и все они очень быстро укатили в Израиль. Гуля осталась одна в чужом городе, в общаге. Яночку забрала мать Гули, приехавшая из Казахстана.

Гуля от кого-то услыхала о Сереже и пришла к Васильевым сама. Пришла и больше не ушла. Вся она, перекалеченная, обслуживала себя, делала все в доме, была умна. Образования высшего не имела, но собиралась поступать в университет. И действительно поступила, блестяще его окончив. Она стала хорошей женой Сереже. Привезла Яночку. Сережа удочерил ребенка, и между ними возникла чудная любовь. Сейчас, когда Сережи уже нет много лет — умер от сердечного приступа, неожиданно явился Димка — родной Янин отец. Стал добиваться расположения дочери, но Яна сказала: «У меня был только один отец — Сергей Николаевич Васильев».

Так что познал, познал Сереженька счастье, хоть и был инвалидом. Когда все по-людски — счастье приходит.

Слабела и мама: ей шел восемьдесят седьмой. Их обоих, Сережи и мамы, не стало в один год — девяностый. Могилки все прибавлялись. Я стала задумываться, что же делать: мне шел шестьдесят четвертый и, кроме Милы, никого в Калининграде не оставалось.

IX

Я думала: разъедемся с Милой — она устроит свою жизнь. Заранее скажу: ничего из этого не вышло. Мила тоже однолюбка, а Митю она любила.