СвиноБург

Затрапезные из нас с Витькой были плакальщицы. Стоило только начать, мы становились как заики. Я все принимал всерьез. Нельзя работать только нутром! Нельзя. Это было целое искусство. А мы таращили глаза, надували щеки, пердели, краснели, и тут я начинал рыдать... Всерьез, по-настоящему. Старухи даже обалдевали! Они замолкали, прекращали свои причитания. Смотрели на меня, будто я сделал что-то непристойное! А я выбегал весь в слезах. Придурок!

Витьке тоже приходилось смываться. Он на меня орал потом. Стоим мы на площадке, он весь дрожит от возмущения моим поведением, а меня смех разбирает...

Что мы хотели выразить? Что это было? Наверное, наша скука и безысходность... Эта степь и городок... И наша высотка в степи... Не знаю. Мы были тогда так одиноки на лестничной площадке...

Витька орал, что нельзя плакать по-настоящему!

--- Надо все делать как старухи! --- Не обращай внимания на гроб! --- Смотри на них! --- И думай о чем-нибудь грустном! --- И не тужься! --- Не кряхти, а то старухи себя не слышат! --- Ты просто представь, что кто-то умер! --- Кто-то, кого ты любил! --- Но не слишком! --- Сразу нельзя плакать --- Понемногу --- Вспомни обиды Ну, кто тебя дразнил? --- Кто пиздил в школе? --- А, вот, вспомни-ка о Лорде! --- Видишь! --- Сразу стал как пришибленный! --- Но не увлекайся --- Потихоньку --- А потом, в конце, давай! --- На всю катушку! --- Ну, умирал же у тебя кто-то! --- Давай --- Пошли снова! --- И смотри --- Не можешь срать — не мучай жопу! ---

Он был настоящий режиссер. Все шло потом как по маслу.

-------------------------

-------------------------

Мы были, наверное, так дики, так одиноки... Над нами самими стоило бы хорошенько порыдать и поржать. Но кто? Все были так заняты жизнью, так одержимы этой погоней...

Со стороны наши с Витькой занятия выглядели либо издевательством, либо попыткой двух имбецилов выразить то, что у них на душе. «Где?! На душе? Да у них вообще нет души! О чем вы говорите... Это даже смешно! Нужно работать! Нужно растить детей! Образование!..»

Вот мы и стояли перед ними, дети, а они и не видели...

--- Давай, Фриц! — шептал Витька. — Давай! --- Если слезы по щекам текут, значит, это по-настоящему, а так... Это не считается! --- Ну, давай! --- Вспомни! --- Ну, кто давал тебе пизды в школе? --- Помнишь?! --- Его рожу?! --- А тот, кто плюнул тебе в морду?! --- Вспомни? --- И все пойдет нормально! --- Как ремень у тебя спиздили и потом насрали в карманы! --- А, вот, вот, вот ---

У меня першило в носу. Резь в глазах и первый наплыв. Второй, третий... А нужно было еще больше, чтоб они текли по морде. Чтоб было по-настоящему. Старухи эти вокруг гробов были остроглазы, как кроты. Им нужно было сделать Ниагару слез. У меня начинало получаться! С каждым разом все лучше и лучше!

Стоило только представить себе смерть прабабушки! То, что я не вырыдал на горе... И все шло как по нотам. Витька еще должен был меня притормаживать, когда я расходился!..

Дети нуждаются в развлечениях больше, чем в хлебе... Поверьте. Это потом они учатся развлекаться жратвой.

Конечно, я рос и все время ходил с урчащим брюхом. Стоило нам с Витькой добыть что-нибудь, мы несли на чердак. Там можно было укрыться от этой свистящей в ушах болтовни. Тем более я половины слов не понимал из тех, что придумали «эти». Витька взрослых так и называл всегда — «эти».

Когда старухи подъездные перемерли, а оставшиеся были крепки, мы устраивали похороны самих себя. То я Витьку оплакивал, то он меня. Он меня лучше. Когда его очередь была лежать со сложенными руками... С печальным лицом «умруна» он больше пяти минут не выдерживал. Ему так тяжко было просто лежать. Тем более мы переодевались в старух! Конечно, это была моя идея. Чья еще...

Он, сопя и матерясь, как наш лифтер Архангел, натягивал на себя юбку и недовольно ложился. А стоило ему повязать шаль, я сразу выигрывал. Он ерзал на двух табуретках, мы их специально притащили. Он сопел, пыхтел и украдкой чесал нос. Он ерзал и терпел. Но ему трудно было умирать. Это сразу видно! Сразу ясно, кому легко умирать, а кому трудно!

Вся соль была в том, чтобы рассмешить «умруна». Стоило только ему завязать узлом шаль и выпятить при этом подбородок, я катился на пол со смеху. А он, ругаясь на чем свет стоит, вылезал из своего гроба и тоже начинал ржать.

Пожалуй, это была единственная игра, в которую я выигрывал, совсем не желая этого.

А когда я ложился на доски, Витьке приходилось туго. Что бы он ни вытворял, ему не удавалось заставить меня даже пошевелить ресницей.