Свинпет

Шерсть на псах вздыбилась, яростное захлебывающееся рычание стало выворачивать собак наизнанку, прижимать к земле, выгибать спины и вытягивать шеи. Так готовятся к отражению нападения. Катюху пронизал страх, тяжелым катком пронесся по всему телу, вмял в пень и взорвал мозг, обездвиживая. Исчезли силы, пропало ощущение рук, ног, пня, земли, чугунная тяжесть раздавила, остановила дыхание. Ночь расступилась, на небе вспыхнули звезды, ярче и ярче, возникли тени. В ту же секунду разнесся всхлипывающий короткий непонятный вой, как призыв. Шерсть у собак зазвенела железными иглами, уши застыли коваными наконечниками, морды заострились пиками воинов, тела превратились в мускулы. Псы сорвались с места. Вырубка ожила. Собаки неслись от построек, от мрачного ельника, от горбатых пней. Сбивались в единую темную массу и плотным потоком исчезали в черном тоннеле. Шум умер, в ушах зазвенела тишина. Катюха вскочила, не понимая поведения собак, тронулась к мрачной дыре тоннеля.

В то же время Петька Бурих находился на прибрежной поляне. Сторожко вглядывался из высокой травы в темную даль города. Мерцающий свет звездного неба слабо стелился по спокойной черной глади реки, по густой траве, асфальту набережной, едва проявляя черные пятна уходящих к мосту строений. Уловил шуршание травы у себя за спиной. По запаху догадался, кто приближается. Не оборачиваясь, спросил:

— Чуешь, Александр? — С двух сторон в траве возникли два пса. Петька привычно положил руку на шею гладкошерстному, которого назвал Александром. — Я тоже чую. Надвигается. Город неспокоен. Жужжит, как пчелиный рой. И запахи, запахи. Эта вонь начинает душить. Они опять идут. Они снова не оставляют нам выбора. Ты знаешь, что надо делать, — повисла короткая пауза. — Иди, успокой братьев. Наш шанс — в их упорстве и твердости. Никто не должен колебаться и оглядываться назад. Ночью спрятаться невозможно, уцелеть в одиночку нельзя. Непоколебимость каждого — залог успеха. Пусть займут свои места и не обнаруживают себя, пока не наступит время. Иди!

Александр быстро и бесшумно пропал, только макушки высокой травы слегка качнулись в темноте. Бурих провел ладонью по спине второго пса, недавно рьяно охранявшего дверь гостей, приказал:

— Расставь засады, Кирилл! Зайдешь с тыла! Никто не должен уйти!

Кирилл также мгновенно растворился в ночи. Через минуту его приглушенные рыки подняли из травы часть притаившихся собак. Поляна вокруг Буриха всколыхнулась, темный ковер муравы пришел в движение: собаки, направляемые рыками Кирилла, двинулись сквозь травяные заросли в нужном направлении. И вот все стихло, верхушки трав успокоились. Бурих считал минуты. Ожидание длилось недолго, вскоре от моста донесся звук автомобилей, наполнивших окраину города гудом и светом задних фонарей и фар. В конце набережной, в месте обрыва дорожного полотна, заскрипели тормозами несколько автобусов. Свет сгустил окружающую темноту. Звезды в небе одна за другой начали гаснуть, будто кто-то отключал их свет. Небо над головой наполнилось вязкой глубинной тьмой. Петька сжал себя в тугой упругий ком, приник к земле и тихо отполз в укрытие в виде окопа.

На свет фар из автобусов с оружием в руках задом вывалилась большая толпа горожан, одетых по-праздничному. Светлые брюки, белые рубахи с коротким рукавом и бело-красными галстуками. Без лишнего гомона, без суеты рассредоточились вдоль кромки темного травяного ковра, развернулись лицами к притаившейся поляне и вскинули стволы. На крышах автобусов вспыхнули мощные прожекторы, лучи закачались вдоль берега реки, поползли по густым зарослям поляны, вплоть до ельника, отбрасывая тьму со своего пути, как ошметки грязи. Из крайнего автобуса призывно и патетически гаркнул громкоговоритель:

— Философия мудрости в собачьей смерти! Да здравствует Философ! Смерть собаки — это праздник духа! Собачья кровь лучше видна на белом! Вкус собачьей крови сладок! Нет предела мудрости Философа!

Бурих из укрытия наблюдал за вооруженными горожанами, всякий раз пригибал голову, когда луч света скользил по траве над окопом.