Свинцовая строчка

Наступает весна, а я все еще в Судетах. Собираем «домой» немцев, передаем чехам остающиеся «наши» помещения. У меня два помощника: завхоз, старичок пан Санограбек, и секретарь, хорошая девушка Мирослава. Это мои заступники, чехи, кроме них – одни немцы. Немцы идут ко мне как к единственному начальнику над ними со всякими просьбами и жалобами. Я не понимаю их многословных объяснений. Мирослава мне все переводит с собственными комментариями и обязательным в конце предложением – отказать! Во всем, в каждой мелочи, но отказать! Когда я выполняю просьбы немцев, она очень сердится. А просьбы доходят до анекдотов: приходит старушка и начинает со слезами что-то рассказывать, я слушаю, не понимая ни одного слова. Мирослава мне со смущением переводит: «Она просит вас похлопотать у чехов, чтобы ее маленькому внуку дали чешскую карточку, ибо парнишка родился от русского солдата без согласия на то матери, и соседи могут это подтвердить». Мне приходится через Мирославу объяснять старушке, что я не имею к этому отношения.

В другой раз приходит пожилой чех и протягивает счет от какой-то артели на уплату денег за устройство бомбоубежища для института. Я объясняю, что они строили для немцев, а теперь здесь мы, русские; ему это непонятно, он предъявляет счет фирме, независимо от того, кто сейчас ее хозяин, и требует уплаты.

Мне приходится подписывать рекомендации немцам, которые уезжают. Некоторые едут в Англию, Данию, один уезжает даже в Каир. После них отправимся мы. Сейчас в Сморжовке нас, русских, двое: приехал из Праги приятель, где он отправлял самолеты. В нашем распоряжении остался на аэродроме один самолет, который ждет нас.

3.04.46

Весна.

Люди, которые бывают в Праге, рассказывают, что там, в долинах, уже все зеленеет, а у нас еще кое-где лежит снег. Немцев отправили в их Германию, сдали помещения чехам, подарили им все, что осталось: уголь, железо, проволоку, трансформаторы и прочее.

10.04.46

Простились со Сморжовкой и поехали в Прагу – кругом опять красивая весна, как год назад, когда мы сторожили эти Судетские горы. Мы расстались с ними навсегда или, может быть, до следующей войны: если она будет, то начнется здесь. Именно здесь проходит граница с капиталистическим миром.

Второй раз осматриваю Прагу, теперь не торопясь хожу по улицам, по музеям, любуюсь красивыми мостами. Город не похож на Вену. Прага – современный город с широкими улицами, с огромными светлыми зданиями, последний город на моем пути, не пострадавший от войны: здесь не падали бомбы, по нему не била артиллерия. Только 5 мая 1945 года немного постреляли немецкие танки.

Рано утром с первыми лучами солнца белый красивый «Дуглас» вырулил из ангара.

Самолет в нашем распоряжении, полсамолета полковник загружает собственными вещами, мне, кроме чемодана и лыж, грузить нечего. С разрешения полковника к нам сажают шесть пассажиров.

Через три часа самолет поднимается, дает прощальный круг над городом и ложится курсом на Варшаву.

Ярко светит солнце, мы летим все время вдоль какого-то горного хребта, иногда вдали видны снежные вершины. Наконец самолет поворачивает резко налево, мы пролетаем над горным перевалом, под нами Польша. Через 2,5 часа вдали появляется разбитая Варшава. Даже сверху это жуткое зрелище: стоят мертвые кварталы, пустые коробки домов со впадинами окон.

Самолет приземляется на дозаправку. Мы сидим на аэродроме, пьем пиво.

Снова в воздухе, под нами проплывают серые поля Белоруссии, где-то слева в туманной дымке виден Минск, а дальше идут леса. И вдруг в какой-то момент самолет идет на снижение, появляется летное поле, говорят – Внуковский аэродром.

К вечеру красивый ЗИС мчал нас к зажигающимся огням столицы. Радостно билось сердце!!

Послесловие автора

1941–1946

Мне приходилось видеть и руины Карфагена и Самарканда. Я осматривал омытые кровью твердыни Соловецких островов и Дубровника. И как на спиле старого дерева легко можно разглядеть годовые кольца, я различал лишь столетние кольца кровопролитий.

Попытка пройти дорогами отца – бессмысленна, уже по одной лишь причине, что нет мотивации.

То есть нет такой мощной мотивации.

Праздное любопытство, авантюризм, удовлетворение собственного тщеславия? Может быть!

Но эти строки последние, которые я пишу для этой книги. И я могу честно ответить, что во всех небольших сценках и эпизодах, описанных во второй части этого эссе, я ощущал фантомную боль.