Свинцовый ливень Восточного фронта

«В лесистом горном ландшафте создание непрерывной линии фронта было невозможно. Отдельные укрепленные точки находились далеко друг от друга. Территорию между ними можно было перекрыть только перекрестным огнем тяжелого вооружения и артиллерии. Борьба всегда состояла из небольших схваток в подлеске, лицом к лицу. Американские пехотинцы, приученные к прикрытию превосходящими ВВС и артиллерией и привыкшие к продвижению позади танков, внезапно оказались без своих самых важных помощников. Постоянная плохая погода препятствовала действиям их ВВС, а ландшафт значительно ограничивал подвижность их танков. Здесь важнее всего были индивидуальные качества солдат. Для немецкого солдата храбрость отчаяния придавала сил для сопротивления: после многих лет боев по всей Европе его спина была прижата к стене Родины. Со своей стороны, американцы полагали, что победа у них практически в руках и оставался лишь один энергичный удар, чтобы окончить войну. Таким образом, обе стороны сражались с невероятной горечью и жестокостью».

В середине октября 1944 года ОКВ издал Приказ Фюрера, исходивший непосредственно от Гитлера, который предписывал оборонять Вогезы до последнего солдата.

Вспоминает Карл фон Кунов…

Так как подполковнику Гюмбелю надо было принимать командование «дивизионной группой», или временной дивизией, которой мы были впоследствии переданы, командование полком было передано мне. Это было честью, которую я, вероятно, не удостоился бы, если бы мой старший и благородный коллега, д-р Майер, не пересекал Атлантику как раненый военнопленный.

Как командир полка, я все еще принимал прямое участие в сражении пехоты. Пока мы продвигались на северо-запад через лесистые холмы к северу от Рамоншампа, чтобы соединиться с другой частью, я заметил солдата, который стоял в кустарниках передо мной, нацеливая свое оружие на меня. Я немедленно выпустил весь магазин в его сторону. С еще одним прыжком я стоял рядом с ним. Он был очень молодым офицером, не алжирцем или марокканцем, а белокурым французом. Я попал ему в бедро, близко к его торсу, и я сразу понял, что любая помощь прибудет слишком поздно. Он все же сумел попросить у меня его шприц с морфием, который содержал каждый американский — и, соответственно, французский — комплект первой помощи. Я остался с ним на несколько мгновений, пытаясь подбодрить его, но затем мне нужно было идти дальше. За более чем четыре года войны наши души зачерствели, хотя без этой защиты мы, вероятно, не смогли бы столько перенести!

Чем больше мы углублялись в густой лес, тем более рассредоточенными становились наши порядки, потому что мы должны были хоть как-то охранять свой западный фланг. Все же в конце концов я сдался. У нас также было неприятное ощущение, что алжирцы или марокканцы уже обошли нас с севера и что мы сражались всего лишь с боковым охранением. К вечеру это чувство стало чрезвычайно неприятной действительностью.

Таким образом, оказалось невозможно продвигаться далее. Мне также казалось чрезвычайно опасным оставлять мою тонкую линию обороны в этом густом лесу на ночь.

Мой адъютант и я заметили на закате, насколько умным и опасным был наш противник. Некоторое время стояла гробовая тишина, и мы быстро обменялись мыслями, стоя на поляне. Внезапно прогремел выстрел, и посыльный, который шел с нами, замер на секунду и упал на землю. На мой довольно испуганный вопрос: «Фиеж, в чем дело?» он ответил четко и ясно: «Я мертв, герр майор». Несколько секунд спустя так и стало. Можно было продвигаться только с крайней осторожностью. Товарищи отнесли мертвого назад, как обычно, завернутым в его плащ-палатку. За время долгой войны я многое повидал, но посыльный, докладывающий о свой собственной смерти, был одним из наиболее жутких случаев.

Незадолго до наступления полной темноты я приказал отступить и держать только заставы на открытых холмах вне лесов, на севере и северо-западе.