Свинцовый монумент

Утром, когда на всю казарму прогремела команда: "По-одъем!", Андрей вскочил под впечатлениями ночных сновидений и в предощущении того, что снова придется бежать на плац по тревоге, хватая винтовку и шанцевый инструмент с пирамиды, потом шагать по скользкой дороге на стрельбище и там ежиться под леденящей поземкой, негнущимися пальцами нажимать на спусковой крючок. А пули снова полетят "за молоком", и командир дивизии Зыбин своим твердым, непреклонным голосом будет делать ему новый выговор.

Но все оказалось совершенно привычным. Вскочили, заправили койки, умылись и выстроились на утреннюю перекличку. Старшина оглядывал роту весело, накладок не было. А перед тем как распустить ее, он приказал:

- Путинцев, выйти из строя!

Тихонько переминаясь с ноги на ногу и наливаясь краской стыда, Андрей стоял в ожидании сердитых наставлений старшины.

Но тот, повернувшись к Андрею, сказал вполголоса и с сочувствием:

- Боец Путинцев, а дело-то получается кислое. Тебя с политруком в штаб дивизии вызывают.

Он говорил доверительно и на "ты", явно жалея молодого парнишку. Старшина уже знал, что Зыбин раздраженно сорвал стенгазету - подумать: сорвал стенную газету! - где Путинцев нарисовал каких-то тараканов, которых принял комдив за живых. В чем тут вина Путинцева? И зачем вызывают политрука? Стало быть, по стенгазете вообще разгон большой предстоит.

- Товарищ старшина, мне здорово попадет? - тронутый его доверительным тоном, спросил Андрей.

- Откуда я знаю? Время нынче военное. - Старшина многозначительно нажал на последнее слово.

На политзанятиях командир роты Кобцев тоже говорил о войне. А после него политрук Ярославцев подробно рассказывал о тех обстоятельствах, которые вынужденно привели Советский Союз к вооруженному отпору.

Андрей слушал и думал, что, конечно, если война началась, в сердце своем каждый боец должен считать себя фронтовиком. И ему вспоминались рассказы отца, прораба Федора Ильича о германской, империалистической войне и о войне гражданской. Отец счастливо избежал ранений, а Федор Ильич и порубленный и простреленный. Но о войне и тот и другой говорили, что, если защищаешь Родину, свое правое дело, о смерти не думаешь. То есть думаешь, но не о том, как и где укрыться от нее, а как ее победить. Потому что смерть на войне одолеть можно только смелостью. А того, кто от смерти прячется, она непременно сама найдет.

Он весь ушел в свои мысли. "Надо чувствовать себя и здесь как в бою", говорил политрук. Но ведь как это чувство себе ни внушай, а спать ты будешь все-таки на чистой постели, в теплой казарме, строго по часам заниматься боевой и политической подготовкой, ходить в столовую, в клубе смотреть кинофильмы, а на стрельбище посылать свои пули в деревянные щиты. И оттого что здесь ты попадешь даже в десятки, в самое яблочко, там, на Карельском перешейке, от этого ничего не изменится, не рухнет бетонно-стальная "линия Маннергейма", и своим метким выстрелом здесь, на учебном полигоне, там, в кровавом бою, ни одному советскому бойцу жизнь не сбережешь. Надо, конечно, надо чувствовать себя фронтовиком, но этого мало...

- Красноармеец Путинцев, почему вы не слушаете? - недовольно спросил политрук. - Что вы уперлись взглядом в окно? Кроме снега, там нет ничего.

За окном действительно кружилась легкая метелица, смутными силуэтами выделялись поодаль стоящие несколько безлистых тополей. Но Андрей и этого не видел.

- Виноват, товарищ политрук. - поднимаясь, сказал он. - Прошу прощения, задумался.

Ярославцев жестом приказал сесть. Но лицо у него осталось хмурым.

С таким же хмурым лицом он ехал потом в машине вместе с Андреем к штабу дивизии. Зеленый "козел" подпрыгивал на неровностях дороги, местами юзом полз по гололеду. Андрей сидел на заднем сиденье, политрук - рядом с шофером. Путь до штаба дивизии был неблизким, метелица забивала ветровое стекло, и шофер вел машину с большой осторожностью. Политрук то и дело поглядывал на часы - не опоздать бы, ведь к Зыбину вызваны, - иногда поторапливал водителя.

И все же к штабу они подъехали с опозданием на шесть минут.

Зыбин в своем большом кабинете сидел один, склонившись над "Кратким курсом истории партии" и делал выписки. На длинном столе для заседаний, стоявшем сбоку, Андрей сразу увидел злополучную стенгазету.

Комдив принял рапорт политрука, перешел к длинному столу и, постукивая карандашом по газете, проговорил:

- Объяснений ваших относительно причины опоздания, товарищ Ярославцев, не принимаю. И делаю вам замечание. - Пальцем показал на стулья: - Садитесь.

Сам он остался стоять. Тонкой шерсти гимнастерка комдива не имела ни единой морщинки, однако он и еще разгладил ее, запуская ладони под широкий, красиво простроченный толстой шелковой нитью кожаный пояс.

- Путинцев, это вы нарисовали такую мерзость? - Андрей вскочил. Сидите. Вы можете нарисовать что-нибудь другое? Здесь, прямо при мне?

- Попробую, товарищ командир дивизии, - растерянно проговорил Андрей. Ничего доброго тяжелый взгляд комдива не предвещал. - А что нарисовать?