Свинцовый монумент

Но Андрей уже знал, что этого не случится. Мать, всем сердцем отдаваясь заботам о нем, будет упрямо, очень мягко и осторожно настаивать на "третьем" в их семье. Для нее это единственное и правильное решение. Потому что она смотрит в будущее так, как смотрят и все люди. Почти все. Во всяком случае, кому не довелось пережить того, что пережил Мирон, а после пережил и сам он, Андрей. Ему не нужно никакого "третьего". Даже размышляя о будущем. Пусть в этой дали останутся только его картины. Если он сумеет их сделать достойными будущего.

Он помогал по дому. И каждый раз мать стеснительно напоминала:

- Андрюша, а не лучше ли тебе сесть да порисовать? Если к карандашу, к бумаге тянет. А я управлюсь одна. Мне ведь все это очень привычно. - И тут же со значением добавляла: - Эх, хорошо, когда в доме не две руки. И не четыре. А больше.

Приходил иногда, по вечерам, Федор Ильич. Задерживался ненадолго. Потолковать с Андреем о том о сем, особенно как оно там, за границей. Неужели, скажем, в той же Германии после всего, что было, не исчезнет фашистская закваска начисто? И наоборот, не начнет ли она опять колобродить?

В том плане, что при первой встрече с Андреем Федор Ильич не заводил разговоров. Видимо, у себя посоветовавшись с Надеждой, а может быть, и с Евдокией Антоновной, было признано предоставить все течению времени. К Евдокии Антоновне у него всегда было какое-то свое заделье, поручение от Надежды. Затевалась коллективная покупка дров, заготовленных где-то в верховьях реки, с расчетом пригнать в Чаусинск самосплавом. Дрова предназначались для семей военнослужащих, погибших на фронте или вернувшихся инвалидами.

Садились пить чай. С леденцами местного производства взамен сахара. И тогда, случалось, Федор Ильич рассказывал, обращаясь как бы исключительно к Евдокии Антоновне, о превосходном зубном враче Оксане Филипповне, молодой девушке, присланной в Чаусинск по окончании Иркутского медицинского института, хотя сама-то она украинка. Очень легкая рука у нее, можно подумать, добрый десяток лет по специальности уже проработала. И собой хороша, в обращении ласкова, одним добрым словом своим сразу зубную боль утишает. Мать делала вид, что об этой необыкновенной девушке слышать слышала, а вот на прием к ней пойти никак не соберется - сильно зубы-то не болят, а одну пломбочку обновить и не мешало бы. Выкрошилась.

Потом с очень далекого подхода, словно бы совсем ненароком, задавала Федору Ильичу вопросы то о родителях девушки, то о ее интересах, то о женихах, кто они. Неужели еще никого нет?! И Федор Ильич отвечал так, будто у Оксаны Филипповны был он главным доверенным лицом, все о ней знал и обладал правом все это свободно рассказывать. Не Андрею, нет, а только Евдокии Антоновне.

Эта наивная игра раздражала Андрея, но было бы верхом грубости по отношению к матери оборвать ее. И Андрей выслушивал безмерные похвалы зубному врачу молча, с каменным лицом, а мать молчание сына истолковывала иначе, ей показалось, что капля камень помаленьку долбит и долбит.

Между тем дни шли и шли. Андрею делалось все более неловко видеть, как старается мать создать для него домашний уют и покой. Поднимается с постели ни свет ни заря и поздно ложится. Все время то в огороде, то в очередях у магазинов, то в беготне по городу, бог весть зачем, но, видимо, по острой надобности, то у плиты готовит обед или ужин. Очень скромный, простой, но оттого как раз и требующий большой хозяйственной изобретательности. А он, сильный мужчина, даже и рубля в дом не приносит, оказался целиком на заботах матери.

Он брался за карандаш, перо, но рисовать было нечего. И главное, не для чего. Так просто складывать рисунки в папку? И этим утверждать себя перед самим собою? Перо вываливалось из руки. Начинать же большое, еще неясное в подробностях полотно, свою "Гернику" или "Квадратуру круга", здесь, при несовпадении взглядов на жизнь между ним и матерью, было и совсем невозможно.

И все чаще Андрея сверлила мысль о том, что в Светлогорске дамокловым мечом висит над ним Ирина и ждет, когда же он приступит к подготовке своих военных рисунков для областной персональной выставки. Это была бы действительно целенаправленная, нужная работа художника.

Вспоминался Седельников со своим категорическим отрицанием "или - или". Андрей тоже стремился следовать его правилу. В принципе. А на деле зачастую оказывался все же в плену "или - или". И ведь похоже, что выбор состоялся уже. Но какая цена самому верному выбору, если он почему-то не осуществлен? Не хватало толчка со стороны?

В один из вечеров Андрей заявил матери, что сходит часочка на два, на три в городской сад. Погулять, посмотреть, насколько он изменился. Под шум зеленой листвы ему как-то лучше думалось.