Свинцовый монумент

Ветер натащил в беседку много лесного мусора, мелких зеленых веточек, оборванных листьев. Тут же валялся растрепанный и забрызганный дождем блокнот Андрея, в котором он вчера делал свои беглые зарисовки. Пожалуй, впотьмах на него и не раз наступали ногами. Ценного в нем, кажется, не было ничего.

И все-таки он поднял блокнот, стал разглядывать его. Качающиеся на ветру вершины деревьев. Галка, которую с такой вершинки никак не может сбросить ветер. Работающие муравьи. Вот длинные струи тонких, словно бы летящих вдаль березовых нитей-ветвей, и одинокий, оторванный от них и неровно падающий на землю листок...

Андрей, попятясь, присел на скамью. Вот оно, вот оно - решение "квадратуры круга". Недостижимо руке художника передать живую душу тайги на полотне пытаясь вдохнуть движение в каждое дерево, в каждую его хвоинку, в растущую понизу траву. Когда все превращается в движение - движения уже нет. Оно становится неразличимым. А падающий, отдельно и медленно падающий лист, но именно зримо падающий, который сразу расскажет, что до этого произошло, такой лист на на фоне замершего леса и олицетворит собою частицу вечной жизни природы, частицу, подобную капле воды отражающей весь мир. Да, кажется, решение найдено. А хватит ли таланта? Времени? Андрей усмехнулся ведь надо не просто этот падающий лист пририсовать к тому, что было уже сделано, а все, все до последней хвоинки и травинки переписать заново, подчиняя движению одного березового листка.

Возникли в памяти слова Ольги о том, что в двух последних книгах, им проиллюстрированных, она уловила какую-то недобрую перемену в его художественной манере. Она в смятенном, сбивчивом разговоре не смогла точно определить, что это - простая усталость или наползание сумерек в видении мира? Но именно ведь это больше всего ее встревожило и заставило создавать "искусственный случай" для встречи. Все остальное было лишь оправданием этого случая. Даже слова: "А я так люблю, так люблю вас, Андрюша!"

Себя она не оправдывала, себя она только лишь объясняла. Возможно, Ольга, права в своих опасениях...

Есть поговорка: нельзя увидеть собственных ушей. Вот он, Андрей, их и не видит. Впрочем, можно увидеть в зеркале. Таким зеркалом была Ирина. А Ольга? Он голову готов склонить перед ней, перед ее душевной драмой. Но в это зеркало взглянуть он никогда не сможет. Нет, никогда...

...Андрей Арсентьевич вернулся в палатку, вслепую начертил на

листке бумаги предполагаемую схему своего пути к Зептукею и района

дальнейших поисков силами здесь оставшихся. Нацарапал крупными

буквами обозначение сигналов: одиночный выстрел - простая

перекличка, обозначение места, где он находится; дуплет - удача.

Теперь, кажется, продумано все. Последнее - где оставить эту

записку? Здесь, у себя, или занести в большую палатку? Германа

Петровича, а следовательно, и Зенцовых, покорных ему, ничто не

заставит подняться сейчас, а с рассветом и они сразу же заметят его

отсутствие и обнаружат записку. Он положил ее так, чтобы 

надежно - не замочило дождем и не выдуло ветром, если в конце

ненастной ночи, как это нередко бывает, поднимется ветер. Вход в

палатку Андрей Арсентьевич оставил открытым. Ничего не забыто?

Перенасыщенная влагой земля смачно зачавкала у него под

ногами. Он запнулся за толстый узловатый корень, теряя равновесие,

сделал несколько невольных быстрых шагов вперед и вломился в

ольховую чащу. Мокрые ветви больно стегнули его по лицу. Он смахнул

со щеки прилипшую противную, как представилось ему, жирную паутину

и двинулся дальше в ночь, в темноту.

Туго постукивало сердце. Струйка горячего пота проползла по

спине. Глаза постепенно начали отчетливее различать то и дело

возникающие препятствия: вывороченные с корнем валежины, обломки

обомшелых скал, стеною стоящий молодой пихтовый подрост.

Нежно запахло малиной, и руки Андрея Арсентьевича ощутили

колючесть ее стеблей, в мокрых пальцах оказалось несколько мягких и

крупных ягод. Не этот ли малинник завлек к себе Дашу? Завлек, а

потом... направил в темноте по крутому склону вниз.

Он рупором сложил ладони и по нескольку раз, поворачиваясь во

все стороны, прокричал ее имя. Прислушался. Ответом была нерушимая

торжественная тишина. Только чуть-чуть побрызгивал совсем уже

мелкий предрассветный дождь.

И вдруг веселый напев зазвучал в душе Андрея Арсентьевича.

Брезентовая куртка перестала стягивать плечи, легче, пружинистее

сделался шаг. Хотелось бегом броситься под гору. Он угадал, угадал.

Там, у Зептукея, именно там, как и рассчитывал, он найдет Дашу.

Скорее, скорее. Звучи же сильней и разрастайся, веселый напев!

7