Свинцовый взвод

А услышал Раскатов разговор на незнакомом ему языке, причем слова, как блюдо грузинской кухни перцем, активно пересыпались отборным матом. Видимо, это был лексикон людей Парфюмера, потому что эмир Хамид сам был довольно развитым в культурном отношении человеком. Даже хвастался, что раньше в каждый свой приезд в Москву ходил обязательно в Большой театр. Причем ходил на какой-то балетный спектакль и тогда, когда уже числился во всероссийском розыске и приехал в Москву по каким-то своим финансовым делам. Сам Хамид Улугбеков не матерился и не любил, когда матерятся в его присутствии. И бандитов своих к тому же приучал. При нем подчиненные избегали грубых выражений. Об этом говорили многие свидетели.

Первой пришла мысль о том, что люди Парфюмера все же пошли на преследование убежавших с поля боя. Преследователей могло быть и много. Их должно было быть много. По крайней мере, раза в три больше, чем беглецов. И потому старший лейтенант сразу вставил в ствол «подствольника» осколочную гранату. Использовать «подствольник» на таком расстоянии, которое Раскатов определил по голосам, было, конечно, опасно. Можно себя свалить своими же осколками. Хотя по паспортным данным осколки разлетаются метров на пять, отдельные вполне могут и дальше улететь. Но в данном случае стрелять можно было прямой наводкой в человека, который своим телом поглотит большинство осколков. Кроме того, сам эффект выстрела из гранатомета с близкой дистанции имеет сильное психологическое значение, вызывает на некоторое время шок у противника. Но Раскатов, стреляя сам, шокового состояния иметь не будет. И те две-три секунды, что ему будут отпущены до момента, когда бандиты в себя придут, он постарается использовать себе во благо. А стрелять быстро, прицельно и коротко, очередями по два патрона, старший лейтенант и умел, и любил.

Но голоса не приближались, хотя Раскатов остановился на тропе, готовый к лобовому столкновению с численно превосходящим противником. И в этот момент в кармане старшего лейтенанта зазвонила трубка. Хорошо еще, что Раскатов всегда, выходя на операцию, переводил трубку в режим виброзвонка, иначе трубка выдала бы его присутствие противнику раньше, чем он сам хотел бы показаться бандитам на глаза. Но и ответить на звонок он тоже еще не мог. И, убедившись, что бандиты где-то там застряли, сам шагнул к повороту. А за поворотом ему открылась картина, как два бандита пинками избивают третьего, всего окровавленного, заставляя его подняться на ноги. Третий стоял на четвереньках, подняться пытался, но, кажется, не мог.

Старший лейтенант вышел на тропу так, что оказался за спиной у двух первых бандитов. Третьему было вообще не до контроля тропы. Следовало бы стрелять сразу, но внимание Раскатова было отвлечено звуками активной перестрелки где-то в стороне, по ту стороны скалы. Трое его бойцов пошли туда и, похоже, встретились с другими бандитами. А потом туда, за скалу, одна за другой, после недолго провисевшей в воздухе заунывной песни, легли две мины. И звуки стрельбы стихли. Если минометы к тропе пристрелялись, то минометный обстрел очень опасен. Возможно, следует идти солдатам на выручку. Эта мысль заставила Раскатова без раздумий прицелиться и дважды нажать на спусковой крючок. Хотя пара бандитов была без бронежилетов, старший лейтенант все равно стрелял в голову. Пули, выпущенные с такой короткой дистанции, сбили их с тропы. Старший лейтенант посмотрел сквозь прицел автомата на избиваемого, успел отметить, что у этого руки нетатуированные и потому его можно было отнести к людям эмира Хамида, когда внимание снова отвлек вой летящей мины. Но вой был коротким. Предугадать, куда мина летит, невозможно, как невозможно и среагировать на этот полет. Разорвалась она где-то за спиной старшего лейтенанта прямо рядом с тропой, среди елей, чудом не задев тесно стоящие стволы. И Раскатова с тропы сбросило точно так же, как перед этим его пули сбросили с нее двух бандитов. Он был еще в сознании, когда то ли увидел, то ли ощутил, что на него падает что-то тяжелое и округлое. Последняя мысль была о том, что это округлое очень жесткое…

* * *

Сознание вернулось, как показалось, вместе с возвращением дыхания. Но возможность дышать почему-то пульсировала. То получалось сделать вдох, то не получалось. Это было странно и непривычно. И потому казалось совершенно непонятным. Хотелось даже открыть рот, как рыбе, вытащенной из воды.