Свирель

Недели через две после этого пришло утверждение в правах наследства. Наташа тотчас же отделила половину процентов с капитала, причитавшихся ей на жизнь и содержание дома, и послала ее детям брата. Николай обиделся и вернул ей эти деньги. Она почувствовала, как вдруг что-то подкатило ей к горлу.

— За что?.. За что?.. — повторяла она. — За что?..

А когда она успокоилась, ей уже казалось, что у нее с братом отношения порваны навсегда и, что бы он теперь ни предпринимал, ему уже никогда не восстановить той связи, которая с самого детства существовала между ним и сестрой. Но по мере того как она думала о нем, перед ней до мельчайших подробностей возникали картины тяжкой бедности его семьи и его самого, и он представлялся ей упавшим безнадежно.

Ей казалось, что если она насильно, против его воли, не передаст ему того, что принадлежало ему по праву как единственному сыну, то она будет тяжкой грешницей и не простит себе этого никогда.

Она села за стол и написала брату письмо.

«Милый Коля, — писала она. — Зачем ты меня мучишь? Ведь я знаю, что вы нуждаетесь, что у твоих детей не всегда бывает молоко. Если ты не хочешь простить покойному отцу его отношения к тебе, то неужели же ты не можешь понять, что теперь его деньги — мои и что я имею полное право распорядиться ими, как хочу. Не мешай же мне помогать твоим детям и твоей жене. Это эгоистично с твоей стороны».

На это он ей ответил:

«Дорогая Наташа, неужели ты не понимаешь, что вся поэзия свободного физического труда в том именно и состоит, чтобы быть свободным от всякой собственности, жить только настоящим, не иметь обеспеченным завтрашнего дня и, следовательно, каждую минуту иметь право возмущаться, презирать, требовать, если придется — сражаться на баррикадах? Не лишай же меня моей свободы и не навязывай мне того, от чего я ушел добровольно».

Эта переписка открыла ей то, что она до сих пор не знала: что в уходе брата из их дома отец был виноват менее, чем она предполагала, и что у Николая была своя теория, которой он держался так же упрямо, как упрямо отец не давал ему своего прощения и не пускал его к себе на глаза.

Но это не успокоило ее, и она стала подыскивать способ, как бы помимо брата обеспечить судьбу его детей, но так, чтобы их мать могла расходовать деньги немедленно и чтобы Николай не имел возможности лишить их этих денег. Она положила на имя Бори и Феди по девятисот рублей в сберегательную кассу и книжки на эти вклады послала их матери. Но, по праву отца, Николай взял деньги из кассы и возвратил их обратно Наташе.

Это ее обидело, ей хотелось вспылить, наговорить ему дерзостей, затопать на него ногами. Но в то время, когда он возвращал ей эти деньги, у нее сидели в гостях Березины, и ей было неловко проявлять при них свой характер.

— Охота тебе связываться с ним, — сказала ей Лиза, когда Николай ушел. — Не хочет, и не надо!

— Тебе легко рассуждать, — ответила ей Наташа, — но если бы ты была на моем месте и видела бы ту ужасающую бедность, в которой живет его семья, то и ты поступала бы не иначе. На него уж я махнула рукой, но мне жаль его несчастных, оборванных ребят... И притом это сознание, что я пользуюсь всем с избытком, имею лишнюю прислугу и целый пустой громадный дом, тогда как они гниют где-то там около кладбища на валах, отравляет мое существование, и мне хочется бросить все и бежать отсюда без оглядки.

Жорж подошел к ней и пожал ей руку.

— Не волнуйтесь, — сказал он, — все обойдется. Я глубоко вас понимаю.

Наташа отошла в сторону, стала у окна и, глядя в сад, задумчиво произнесла:

— Ах если бы завещание отца было признано недействительным!

— Для этого ему следовало бы быть самоубийцей... — также задумчиво ответил Жорж.

Наташа вздрогнула.

— А разве завещания самоубийц не действительны? — спросила она.

— Сколько знаю, да... — ответил Жорж.

— Вы в этом уверены?

— Прочтите десятый том Свода законов!

— И если бы отец, положим, застрелился, то все досталось бы Николаю?

— Ну, конечно!

— И он не мог бы тогда отказаться?

— От родового отказаться нельзя, в особенности, когда имеешь детей...

— Отчего этого не получилось? — произнесла она. — Какое бы это было счастье!..

Лиза строго взглянула на нее.

— Наташа! — воскликнула она. — Что ты говоришь? Опомнись!

Наташа спохватилась, приняла руки от висков и покраснела.

— Я и сама не знаю, что говорю... — сказала она. — Господи, прости меня!

Затем долго молчали, и когда Березины простились с ней, то у обоих было скучно на душе.

— И через золото слезы льются... — грустно сказал штабс-капитан, когда они вышли из дома.

— Да... — протянула Лиза. — В особенности с такими нервами, как у Наташи!

— Это не нервы, а мышление честного, благородного человека!

— Ты в нее влюблен?

Березин ничего не ответил, и оба молча продолжали путь.

Был вечер, пахло белой акацией, по обыкновению, в городском саду играла музыка, но в воздухе что-то повисло, было как-то тяжело, и не было желания ни мыслить, ни говорить. Хотелось дождя.