Свирепые калеки

Размахивая «береттой», Свиттерс заставил Сканлани снять рубашку и покружиться на месте, точно модель на подиуме. Пистолета из-за пояса ниоткуда не торчало – ни спереди, ни сзади.

– О'кей, умник, давай штаны снимай. – Сканлани замотал головой. Впервые за все время он обнаружил некие чувства, а именно – ярость и омерзение. Спина Свиттерса чувствовала себя как табельные часы – в муравейнике. Еще немного – и он не вытерпит. – Снимай свои треклятые штаны, говорю! – раздраженно повторил Свиттерс. Доктор Гонкальвес и сестры ошарашенно наблюдали за происходящим.

И вновь Сканлани заупрямился. Свиттерс нажал на курок, и еще раз, и еще – несколько пуль взрыли землю рядом с модными ботинками телячьей кожи. Поднялся визг. Сканлани спешно принялся расстегивать пояс. Прошло несколько мгновений, прежде чем Свиттерс осознал три вещи:

1. Сканлани был безоружен.

2. Без всякого умысла он потребовал от бедняги не столько снять брюки, сколько спустить трусы – лингвистическая оплошность сия восходила к достопамятным ночам в Таормине и Венеции, когда Свиттерс желал поближе рассмотреть то, что итальянцы в медицинском контексте называли la vagina (точно так же, как и в Америке), а неофициально (и ласково) обычно именовали la pesca (персик) или la fica (инжиринка).

3. Одна из пуль, ударивших в землю у ног Сканлани, срикошетировала о камень и угодила Красавице-под-Маской прямо в лицо.

– Это чистой воды недоразумение, – оправдывался Свиттерс, разумея раздевание Сканлани под дулом пистолета; он еще не заметил, что Красавица-под-Маской в крови. – Я счел, что передо мной – нечто большее, чем просто-напросто дерьмовый адвокатишка. Прошу вас, примите мои искренние извинения. А тако же и соболезнования. – Домино, также до поры не обратив внимания на то, что тетя ранена, в свой черед поспешила извиниться. Сердце Свиттерса так и таяло в груди при виде того, сколько неизбывного сострадания заключает в себе ее участие – как это на нее похоже! Тем не менее он громко крикнул:

– Возлюбленная сестрица, не подходи близко! Возможно, этот тип и не вооружен, но манеры у него преотвратные.

– Не хуже, чем у тебя, – вроде бы буркнула она себе под нос, однако Свиттерс не поручился бы, что расслышал правильно, ибо в это самое мгновение на сцену событий ворвалась Пиппи, катя инвалидное кресло. С ней явился и Тофик. Совместными усилиями они выудили Свиттерса из сплетения ветвей (смахивавшего на кукушечье гнездо-переросток) и перенесли его на «повторяющую контуры тела» подушку, и по сей день украшающую «простое в обращении, откидное сиденье». По-прежнему потрясая пистолетом, он махнул им в сторону проворно одевающегося Сканлани и Гонкальвеса с его по-миножьи широко раскрытым ртом – само капризное недовольство.

– Тофик, старина, наши гости как раз прощаются. Ты ведь, если я правильно помню, должен подбросить их до Дейр-эз-Зора, где вас ждет ночлег. В темноте, да по бездорожью, да добрых шестьдесят километров по прямой, как верблюду лететь; по-моему, тебе неплохо бы отбыть в ускоренном темпе. – Только сейчас Свиттерс и Домино заметили, что пахомианки сгрудились вокруг аббатисы.

Как только выяснилось, что Красавица-под-Маской пострадала не то чтобы серьезно, Свиттерс лично проводил итальянца и португальца к воротам. Первый кипел безмолвной яростью, второй громогласно изливал обвинения и угрозы. Пока Свиттерс забирал из машины свои вещи, подбежала Домино и потребовала, чтобы тот оставил ватиканской делегации свой номер телефона и электронный адрес. Она, дескать, очень сожалеет, что ситуация вышла из-под контроля – по ее словам, виноваты обе стороны, – и настоятельно просит связаться с ней и с аббатисой, когда страсти слегка поостынут. Возможно, говорила Домино, им удастся прийти к взаимоприемлемой договоренности.

Едва «ауди» тронулся с места, Домино свирепо воззрилась на Свиттерса – и не только потому, что расслышала, как тот обрабатывает несколько озадаченного Тофика, чтобы тот включил в следующую плановую доставку товара в монастырь щепоть гашиша.

– Ты, маньяк психованный, – бушевала она. – Твоя безответственная перестрелка в лучшем стиле мачо изувечила мою тетушку!

В ужасе при мысли о том, что, возможно, причинил Красавице-под-Маской непоправимый вред, Свиттерс со всей доступной ему скоростью покатился в лазарет, где его горе и чувство вины слегка поутихли, едва он узнал сущность так называемого увечья. Срикошетировавшая пуля оцарапала нос престарелой аббатисы, аккуратно срезав у самого основания миниатюрную китайскую гору ороговевшей плоти, фиолетовую вирусную цветную капусточку, двойную бородавку Божью, что торчала там вот уже не первый десяток лет.

В ту ночь в оазисе спать почитай что и не ложились. Даже скотина беспокоилась и нервничала. Сестры возбужденно щебетали, а Красавица-под-Маской, хотя, как ни странно, боли вообще не чувствовала, пребывала в состоянии шока от операции столь неожиданной и безыскусной.