Свирепые калеки

– В следующем году я перевожусь в обычную школу. Католическая школа… ну, то есть я ужасно люблю духовные наставления и все такое, но большинство правил та-акие дурацкие. – Сюзи обхватила пальчиками шею, иллюстрируя сим загадочным образом интеллектуальную недостачу приходского устава. – Папа не возражает, потому что он все равно отлучен от церкви – ну, знаешь, зато, что развелся с моей мамой и женился на твоей маме. Свиттерс, а твоя мама много раз была замужем?

– Скажем так: матушка на «ты» с персоналом нескольких отелей, специализирующихся на программе «медовый месяц». Держу пари, ей даже изрядная скидка полагается. Кстати, раз уж речь зашла о медовом месяце, любовь моя, как думаешь, не начать ли нам упражняться в преддверии нашего прямо сейчас? – Он медленно подкатил инвалидное кресло чуть ближе к подушке.

Сюзи нервно захихикала – и замотала головой. Девочка обрезала волосы и теперь носила короткую стрижку – более аккуратная и чуть более длинная, стрижка тем не менее весьма походила на блондинистую версию той, что в моде на реке Амазонке. Выглядело это не то по-детски, не то по-мальчишески.

– Тебе даже говорить такого не следует. Ты же ранен.

– Со мной все в порядке – ничего такого, чего бы не исцелила твоя прелестная кругленькая суши.

– Свиттерс! А вот твоя бабушка говорит иначе.

Он заморгал.

– Моя бабушка? А что она такое сказала? И когда?

– Вчера вечером. Помнишь, мы как раз ужинали, и тут телефон зазвонил? Я побежала снять трубку, думала, это Брай… ну, тот мой друг, ты знаешь. А это твоя бабушка звонила из Сиэтла. Она мне все-все рассказала: как опасно твое состояние и что, ну, если вдруг я вздумаю, ну, позволить тебе что-нибудь романтическое или дурное, пусть я помню, что это может убить тебя. «Это для него верная смерть», – вот как она говорила. Так что сам понимаешь.

Черт бы подрал Маэстру!

– До всего ей есть дело, старой ведь… Вечно врет сквозь зубы, и даже зубы у нее фальшивые.

Сюзи встала.

– Она всего лишь пытается уберечь тебя.

– Не надо меня беречь. Я здоров и крепок, как «будвайзеровская» тягловая лошадь.

– Чего-чего? В этом-то креслице? Ну-ну! – Девочка направилась к двери. – Веди себя примерно. Как ужин будет готов, я за тобой зайду. Мы обе стараемся, чтобы тебе было лучше, сам знаешь. По-моему, бабушка у тебя – просто класс. – Сюзи послала ему воздушный поцелуй – и вышла из комнаты.

– Она мухлюет в «Монополии»! – заорал Свиттерс ей вслед. Ничего другого в голову ему не пришло.

«Нелепость какая. Я знаю, что жизнь – так, как люди ее проживают, – по большей части абсурдна, да я особенно и не возражаю. По утрам привкус абсурда – в самый раз. В преддверии явно занудного дня глоток истинной смехотворности пьянит точно молодое вино. Но теперешняя ситуация – это слишком. Для меня – так точно слишком. Глупо ужасно. Признаю, поначалу меня оно сколько-то забавляло – ну, нежданная экзотика как таковая, – но теперь новизна явно ушла, и теперь все это – обуза первостатейная, так и выпивает из меня сироп «вау!», капля по капле.

Вот сейчас как встану да как пойду прочь от этой мототележки для гериатрического гольфа! Вот как запрыгаю по коридору точно антилопа-импала, удирающая от стаи гиен, как подхвачу Сюзи на руки, каковые неплохо «накачались», спа-сибочки, с тех пор как я ручные рычаги ворочаю; как завалю ее прямо на пол и, ей-ей, отгрызу пуговицы с ее блузки, прям вот так и отгрызу, и плевать мне, если все семейство будет в свидетелях. Не могу больше этого выносить. Эта глупость достойна Конгресса США, просто estupido supremo[113]».