Свирепые калеки

Но нет. Здесь его совесть возмутилась категорически. Спальня – это вам не классная комната. Есть на свете умения (если слово «умения» здесь уместно), которые человек приобретает самостоятельно, методом проб и ошибок. «Учить» Сюзи сексу, со своей до блеска отполированной кафедры, означает лишить ее безумствований и неумений подросткового романа: смущения и неловкости, опасения и потрясения, предательских пятен и сплетенных ног – всех этих неуклюжих восторгов и жарких и влажных сюрпризов, что выскакивают, словно чертик, из табакерки новичковой страсти. Какое у него право упорядочивать этот процесс? Какое у него право учить ее чему бы то ни было?

Этот вопрос он задал себе снова ближе к вечеру, когда, набросав план-конспект фатимской истории на домашнем компьютере, он поймал себя на том, что добавил следующий провокационный пассаж:

«В 1917 году Дева Мария, в ипостаси Богородицы Четок, шесть раз являлась детям в Фатиме. Задолго до того, в 1531 году, в качестве первой остановки в ходе своего запоздалого возвращения она выбрала Гвадалупе, что в Мексике, запечатлев свой лик – по крайней мере так утверждают – на пончо некоего бедного индейца и велев ему возвести церковь за пределами города Мехико. Следующая остановка – Париж, триста лет спустя (Господне время не обязательно совпадает с нашим): некая послушница дважды видела ее в часовне. На сей раз она затребовала отлить медаль с ее изображением и регулярно ей молиться. Вернулась Дева Мария просто-таки в одно мгновение – в 1858 году: не менее восемнадцати раз явилась в гроте по дороге в Лурд и назвала себя Непорочным Зачатием. Должно быть, тамошние края пришлись ей изрядно по душе: следующий раз она явилась четырем детям в Понтмене, Франция; результат – еще одна церковь, сооруженная в ее честь. В 1879 году она полетала над деревенской церквушкой в Ирландии; в 1930 году устроила большое представление в Бельгии, в разных местах являясь всяческим юнцам сорок один раз: в Боренге она называла себя Дева Златого Сердца, в Банно – Дева Бедных. В Амстердаме между 1945-м и 1959 годами она показала коготки: объявила себя Богородицей Всех Народов и велела своей контактной персоне обратиться к Папе, дабы тот даровал ей именования Соискупительницы, Посредницы во всех милостях и Посредницы благодати. Начиная с 1981 года, она приземлялась в двух самых «горячих точках» планеты – в Руанде и Боснии и требовала, чтобы ее называли ни много ни мало Матерью Земли и Королевой Мира. А говоря о неудачно выбранных дислокациях, ее образ пару лет назад закрепился на стене одной финансовой компании во Флориде – хотя за ссудой она вообще-то не обращалась.

Так вот, мой эротический цветочек кумквата,[125] я вынужден задать вопрос: а где на протяжении всего этого времени был Иисус? Дева Мария является здесь и там, все настойчивее требует признания, принимает именования все более пышные и требует, чтобы имя ее указывалось на афишах рядом с его собственным в качестве Соискупительницы. Однако в течение этих пяти веков – и еще пятнадцати, им предшествующих, – Иисус сюда не заглядывал, не появлялся даже мельком. Так что такое происходит? В свое время, будучи на земле, он так не скромничал. А заметила ли ты, что Дева Мария во всех своих речениях ни разу о нем не упоминает? О Господе – да, но не об Иисусе.[126] Сама же она в Евангелиях почти не фигурирует, и в тех редких случаях, когда и впрямь выступает на сцену, Иисус от нее, мягко говоря, не в восторге – настолько, что у Матфея, если я правильно помню, резко ее осаживает, спрашивая: «Кто Матерь Моя?»[127] – и сам же себе отвечает, говоря: кто исполняет волю Господа, тот ему и матерь. Уж не мотив ли мести мы тут прослеживаем? Уж не под домашний ли арест угодил Иисус, уж не томится ли он в оковах в материнском подвале? Уж не имеет ли она на него некий компромат, уж не шантажирует ли его? Я так полагаю, всю эту марианскую деятельность мы можем рассматривать как вполне естественное утверждение в обществе женского начала, как долгожданное возвращение богини в качестве господствующего объекта поклонения. Однако, часом, не свидетельство ли это дворцового переворота вроде того, что стоил блистательному выскочке Люциферу его положения второй по значимости персоны на Небесах, – или, может, публичное выставление напоказ грязной семейной ссоры?»

Свиттерс прочел и перечел заново предшествующие два абзаца, и указательный палец его завис над клавишей «delete» – точно бесплотный перст Старухи с Косой, уже прикоснувшийся к черному ластику. Какое у него право искушать чистый ум Сюзи, замусоривать вонючими конскими орешками сомнения стерильные, нетронутые тротуары ее улицы блаженства?

«Любое право в этом мире, – прозвучал в его голове внутренний голос, – не только право, но еще и обязанность».