— Хотите, верьте, хотите, нет. — Не растерялась Звездюлина. — В пророчестве сказано, что я приду и скажу. И ничего не говорится, что буду доказывать всем твердолобым свою правоту.
— Он прав! Мы не можем тебе голословно верить!
— Почему же голословно? Доказательство будет, согласно обещанию пророчества. Знамение вам явится.
— Какое?
— Когда?
— Цыц! По порядку давайте. Спрашиваете, какое? Естественно же, небесное. Когда? Так, с минуты на минуту. Еще вопросы имеются?
— А если все что ты обещаешь, правда, что делать чтобы это не сбылось?
— Сущий пустяк! Переловить всех папиков, побрить их наголо и загнать в Паханат.
Насчет побрить, в плане смутьянов ничего не было. Звездюлина добавила этот пункт от себя. Если с хозяином еще не произошло ничего страшного, то, может, наличие в Паханате еще какого-то количества лысых священнослужителей облегчит участь Тусопиха?
Услышав о мерах предотвращения вселенских катаклизмов, толпа взорвалась. Кое-кому идея пришлась по душе. Раздавались отдельные смешки обладателей богатого воображения, которые воочию представили картину отлова папиков. Но основная масса негодующе роптала:
— Ересь!
— Антикоммунизм!
— На костер ее!
— Как знаете, — спокойно отреагировала на агрессию народа корова, — мое дело предупредить. А теперь я умываю и делаю копыта. Передние умываю, а задние делаю. Потому что скоро здесь такая хренальтенция начнется, что…
Зачарованный крик прервал рассуждения Звездюлины на тему надвигающейся хренальтенции:
— Смотрите! Знамение!
Над Паханатом ярко вспыхнула ругательная надпись, прочитав которую уже никто не сомневался, что пророчество вещей коровы — чистейшая правда.
Слухи
Слухи, они не свет и не звук, и распространяются практически мгновенно. Со скоростью сплетен. И они, в отличие от физических величин, которые с расстоянием затухают, наоборот, становятся сильней и обрастают все новыми и новыми подробностями. Особенно это свойственно не локальным слухам, касающихся отдельных персоналий, а глобальным, то есть затрагивающих всех и каждого.
Весть о том, что в городе свирепствует эпидемия, и страшное пророчество вещей коровы распространились по Злыгадбургу молниеносно. Этому еще способствовала ярко полыхающая надпись над Паханатом, продолжая смущать умы своим непотребством. Все стремились узнать, что произошло, а узнав, спешили поделиться с другими.
Не смотря на невероятные искажения информации, переданной через десятки и сотни «испорченных телефонов», ответы на главные вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?» практически не претерпели изменений. Виноваты во всем папики. Надо гнать их в Паханат.
Город клокотал. Отлов начался. Слухи продолжали расти.
— Да, говорю ж тебе, брить их надо!
— Ты, что, сбрендил? В их хохолках самая зараза запрятана…
— … он глянул, а вместо жены — лошадь с заячьими ушами…
— … я уже одного инженера и трех Карлсонов самолично видел, видать разведчики…
— … хищная, точно. Она же четверых загрызла для того, чтобы к помосту прорваться…
— … лошади потом улетели…
— … не летают лошади, это коровы улетели, клином…
— …а до чего же страшны Мурзилки! Зубы в шесть рядов, из глаз огонь, из ушей дым…
— … Пахан сам эту надпись соорудил и ровно через двадцать минут публично будет доказывать, что каждое слово — правда…
Угольщик
К кардиналу Пелухету подошел епископ Дызшенип. Он был не в себе.
— Товарищ ваше преосвященство! В городе творится что-то несусветное! И во Дворце съездов тоже!
Возбужденный папик скороговоркой сообщил старшему по званию подробности творящихся катаклизмов. О вещей корове, об эпидемии, о немыслимой надписи в небе, о лысом папике с кучей мандатов.
Еще в самом начале доклада Пелухет понял, что он к Пахану с такими вестями не пойдет. И так чудом остался жив, после того, как утром докладывал о покинувшей город армии Злыгада во главе со своим королем. Хватит. Послужил Святому престолу, пора и честь знать. Чем бы ни закончилось сегодняшнее светопреставление, кто бы ни одержал победу, головы полетят при любом исходе.
— Слушай, Дызшенип, ты ведь давно мечтаешь мое место занять. Доносы на меня шлешь, почти ежедневно. Считай, что своего добился. Сам иди и докладывай Пахану.
— Но только кардинал имеет право…
— Держи. — Пелухет вложил в руку епископа свой мандат. — Теперь ты и есть кардинал.