Свистопляска с расследованием

– Эх! Помню я те годики. Славное было время, ничего не скажешь. Только… стой! Ты же мне заливала тогда…

– Врала. Очень мне не хотелось сознаваться, что ко мне мужики никакого интереса, как к женщине, не имели. А что оставалось делать? У тебя, вон, какие любовные истории были! А у меня совсем ничего.

– Ну, знаешь, теперь и я должна сознаться. Не очень-то и у меня тогда все ладно складывалось. К слову, всяких заморочек хватало.

– Но я-то об этом не знала и решила, что мне срочно надо было вас догонять, в смысле сексуального опыта. В общем, это я сама тогда Вовку соблазнила. Пришла домой после неудачного свидания с Петровым, а Володька мне взял и подвернулся под горячую руку. Я к нему зачем-то зашла, сейчас уже и не помню, он был один… Сама понимаешь, что дальше было.

– Почему же тогда вы сейчас-то снова в друзьях?

– А? Так вышло… На следующее утро, после нашей первой ночи, я в нем почувствовала какую-то странность. Он будто маялся чем-то. Виноватым выглядел, в глаза мне засматривал.

– Ты попыталась выяснить, в чем дело было?

– Лепетал что-то про разницу в возрасте и жизненный опыт. Но потом ничего, притих, одним словом. Стал с работы ко мне спешить. Не то, что до того, до наших с ним отношений: мог и в полночь к себе заявиться, и под утро. Ко мне, как штык: ровно полчаса на дорогу и уже был дома. Я вся цвела.

– И что потом?

– Ничего хорошего. Между нами появилась трещина. Я стала сочинительством заниматься. Ему это не очень понравилось. Петров из поездок концертных возвращался, приглашал в ресторане встречу отметить или еще куда сходить. А Кондратьев на стену лез. Потом, вообще, начал воспитывать, как отец родной. Все мне было нельзя, а если и можно, то надо было у него разрешения спрашивать.

– А замуж не звал?

– Было. Только на какой-то свой манер, знаешь ли. Вроде, как звал, но с оговоркой, чтобы все взвесила: разницу в возрасте, его работу и строгость ко мне. Я подумала, подумала, и решила, что как друг детства он меня устраивал больше. А как в голове у меня все улеглось, так стала работать над тем, чтобы у нас все по-прежнему было. Вроде, получилось, что скажешь?

– Теперь даже и не знаю. Смотрит он на тебя… Когда думает, что ты не видишь. Да! Дела!..

– Может, и так. Но уже ничего не вернуть.

– А тебе теперь этот Самойлов нравится, да?

– С чего ты взяла? Совсем даже…

– Мне-то не ври! Я приметливая. Вот только что тебе сказала, что Кондратьев на тебя смотрит и томится. Это факт. Так, вот! Ты, дорогая моя, так же смотришь на художника, на Самойлова.

– Фи! Брось выдумывать!

– Нет, нет. Я точно говорю. А уж в постели вы… одним словом, от вас искры летят.

– Глупости. Давай спать. Завтра рано вставать.

Наутро мы поднялись все одновременно, по команде Танькиного будильника. Потолкались немного в ее тесном коридоре, с непривычки занимать очередь в ванную комнату, слегка поворчали друг на друга, но на работу никто не опоздал. Это я тех двоих имела в виду. Вовка даже успел завезти Татьяну на службу, а потом меня домой, прежде чем сам поехал к себе в контору. А еще, зачем-то, взял и поцеловал меня в щеку на прощание. Я немного задумалась, но совсем чуть-чуть, и пошла в квартиру. Только зашла и поприветствовала кота, как в дверь позвонили.

– Кого черт несет? – это я так и, правда, спросила саму себя, открывая замок.

– Здравствуй, милая, – черт принес Самойлова. – Я зайду?

Вопрос его был чисто риторическим. Он отстранил меня от двери, освобождая себе проход, даже не дожидаясь, когда ко мне вернется дар речи. Прошел сразу в комнату и встал напротив дивана. Я догадалась, что решал, куда ему сесть: на тот самый диван или в кресло. Выбрал второе.

– Чему обязана? – вопрос мой прозвучал несколько грубовато, вспомнилось Танькино утверждение, что я от этого типа тащусь, вот и решила себя приструнить, а заодно и этого нахала на место поставить.

– По делу зашел. Взгляни.

Тут я заметила на столе большой бумажный конверт. Подошла и взяла его в руки.

– Смелее. Это безопасно.

Прежде чем развернуть посмотрела на Алексея пристально. Вроде прежний, но было что-то в нем и новое. Только совсем неуловимое. Раскованная поза, поворот головы, улыбка… все прежнее. Возможно, что-то притаилось в глубине глаз, но сразу не возможно было понять, что именно.

– Это мне?

– Просьба исходила от тебя. Так что… выходит, что тебе.

В конверте были листы плотной бумаги. Вынула первый и на меня с него взглянула Татьяна. Акварель. Но написано было так здорово, что дух захватывало. Я даже немного засмеялась, представив реакцию подруги, когда она сможет увидеть.

– Ты гений! – прижала портрет к груди и взглянула на Алексея. – Нет, правда!

– Да я знаю, – махнул он мне небрежно рукой, чтобы не утруждалась его хвалить и благодарить.

Этот жест меня отрезвил. Я посерьезнела и решила снова обратиться к конверту, вспомнив, что там еще что-то было. И правда, рука нащупала даже не один, а три листа бумаги. Потянула за угол первый, и поняла, что там был грифельный набросок. И это была уже не Татьяна. Я сама была изображена на том листе.