Свистулькин

Возможно, ей как баварке не понравился лифляндский выговор Ульяны Августовны, да еще и со следами русского акцента, может быть, сказывалась настороженность и расстройство от чрезвычайных событий, но вероятнее всего, она просто следовала своему обычному высокомерию с низшими. Альтберг даже не предложила Ульяне Августовне сесть.

– Дражайшая Шарлотта Францевна, прошу вас, как только может умолять женщина, позволить мне незамедлительно съехать с квартиры!

– Съезжайте, – безразлично согласилась Альтберг и вернулась к бумагам.

Ульяна Августовна подождала несколько секунд, ожидая продолжения. Шарлотта Францевна просмотрела несколько листов и разодрала один из них. Только по чрезмерному усердию, с которым она порвала бумаги на совсем уж крохотные клочки размером едва ли не с ноготь, можно было угадать, что в комнате кто-то есть и Альтберг немного играет, представляя делового человека, полностью погруженного в важную и тщательную работу.

– Однако, – откашлялась Ульяна Августовна, – позвольте, относительно средств. Комната оплачена за первую треть, до мая. Кроме того, задатковый платеж там некоторый…

– Ничем не могу, – отрезала Шарлотта Францевна.

– Голубушка, умоляю вас! Без этих средств решительно невозможно съехать. Новая комната, ломовые… Прошу вас!

– Коли вам затруднительно – оставайтесь. Съедете первого мая, по договоренности. Передадите комнату и прочее. Отчего нам терпеть убыток? Теперь скоро жильца не сыщешь. Не те времена. Что за нужда? Зачем спешка, коли вы недостаточны в средствах?

– Я не могу! Не могу остаться даже на одну ночь! Не могу!

– Отчего же?

Ульяна Августовна замерла в нерешительности, потом подошла почти вплотную и прошептала:

– Является.

– Что? – брезгливо и недоуменно сморщилась Шарлотта Францевна.

– Каждую ночь приходит. Говорит, говорит, говорит. Спрашивает: имела ли сердечную склонность, про супружество… Мальчик какой-то, невинное дитя… Пироги с визигой… А сквозь самого рукомойник просвечивает. Ужас такой, пошевелиться невозможно. Умоляю вас, умоляю…

Из трех предполагаемых проявлений постжизни Свистулькина в 1801-м именно эпизод с Ульяной Августовной наихудшим образом отражен в источниках. За пределами лабзинского архива описание обнаружено только в письме Алевтины Федоровны Никишиной и рукописи мемуаров Ивана Дмитриевича Якушкина. При этом ни Никишина, ни Якушкин не сообщают источника сведений. Кроме того, письмо Никишиной и мемуары Якушкина написаны спустя десятилетия – в 1801 году они были детьми пяти и семи лет соответственно.

Лабзин оставил стенограмму бесед с Альтберг и Шпомер. Рассказ Шарлоты Францевны позволил достаточно подробно реконструировать встречу со Шпомер 15 марта. Сама же Ульяна Августовна в 1817-м неожиданно заявила, что выдумала историю с призраком, стараясь поскорее покинуть квартиру, где ее преследовали вполне естественные неприятные воспоминания. Отказ от откровенности в этой ключевой точке нашего интереса отчасти компенсирует подробный и проницательный рассказ о Свистулькине в месяцы их соседства. Именно благодаря Шпомер мы можем представить, каким человеком был Кузьма Степанович.

Близость письма Никишиной и мемуаров Якушкина, вплоть до дословных совпадений, заставляет предположить происхождение из общего источника – возможно, от Лабзина, передавшего сообщение Альтберг. Под сомнение эту версию ставит радикальное расхождение в описании итога беседы. Якушкин утверждает, что Шарлотта Францевна категорически отказалась от любых уступок, Никишина, напротив, пишет, что «даже жестокое сердце черствой старухи не могло остаться безучастным к искреннему горю». Сама Альтберг туманно упомянула помощь и сочувствие – Ульяна Августовна сказала, что спустя пятнадцать лет это едва ли имеет значение.

Не так давно вышла замечательная работа петербургского ученого Петра Михайловича Крошкина – обобщение колоссального материала, исследование судеб людей, связанных со Свистулькиным, и отражение его истории в общественном сознании начала XIX века.

Александра Андреевича Аплечеева вскоре после убийства Павла отставили от должности обер-полицмейстера Петербурга с довольно комичной формулировкой: «за допущение азартной карточной игры». С тем же успехом, принимая во внимание столичные нравы, можно было уволить за допущение дыхания воздухом.

Новый император, едва утвердившись на троне, начал избавляться от участников убийства отца. Нерешительный самодержец, как было у него заведено во всех начинаниях, довольствовался полумерами. Цареубийц не казнили, не ссылали на каторгу, не сажали в тюрьму, а просто отправляли куда подальше – с глаз долой.