Свитер

В тот день, когда Тереза объявила о своих сексуальных предпочтениях, сразу после того, как прошел первый шок, Эдуард сказал Долорс: ну что, разве я тебя не предупреждал, что она пошла не по той дорожке. А теперь мы ее потеряли, у нас больше нет дочери. Это были его последние слова о Терезе. О Терезе, которая уже ушла из дома, не дождавшись утра, хотя отец великодушно разрешил ей провести под его крышей еще одну ночь, потому что не может же он выгнать человека на улицу в такую темень. Эдуард хотел казаться милосердным. Пусть подверженным греху гордыни, но — милосердным. Но он забыл одну вещь: гордости и упрямства у Терезы было еще больше, потому-то, вздохнула Долорс, они никогда не могли поладить между собой. Ей не следовало, конечно, объявлять о своих сексуальных пристрастиях, ни к чему это, но Тереза хотела ранить гордость Эдуарда и знала, что это убьет его. Одного поля ягоды эти двое. Один — правый, другая — левая, но поди пойми, что их разделяет, если они на самом деле одинаковые, если каждый раз, как она видит Терезу, ей кажется, что это — Эдуард, так они похожи. Очень похожи. В тот день дочь высокомерно улыбнулась и сказала: не имею ни малейшего желания проводить здесь ночь, я в этом не нуждаюсь. Не торопясь поднялась в свою комнату и принялась складывать одежду в спортивную сумку, а Долорс безуспешно пыталась убедить ее остаться и переночевать, потому что утро вечера мудренее и можно будет попробовать снова поговорить с отцом. Но Тереза непреклонно продолжала складывать в сумку пижаму, пару брюк, майки и еще какое-то белье. Закончив, сказала: я тебе позвоню и приду забрать остальное. Потом поцеловала, погладила по щеке и добавила: не переживай за меня, мама! Прощай, Тереза…

Всю ночь Долорс провела на коленях, умоляя мужа вернуть дочь, не отрекаться от нее, не позволять ей остаться на улице. Но Эдуард стоял на своем: у него больше нет дочери. После той ночи — длинной, бесконечной — Долорс поднялась с пола, утерла слезы и заявила: что ж, тогда я ухожу с ней. Ответом ей была дьявольская улыбка Эдуарда — безжалостная, словно удар ножа, она причинила жестокую боль, — а вслед за ней до Долорс долетели его слова давай, попробуй, только у тебя все равно ничего не получится, спустись на землю, разве ты не видишь, что она хочет жить по-своему.

Он был прав, Эдуард, и Долорс осталась. После той бури в доме воцарилось молчание. Молчание — долгое, протянувшееся на дни и недели, заполнившее собой пространство между ними обоими, ставшее границей между прошлым и настоящим или между настоящим и будущим — границей, которую невозможно пересечь. Тереза пришла и забрала свои вещи, не расстраивайся, мама, я живу у подруг, у меня есть работа и комната, я выкручусь, не переживай, я сообщу тебе номер своего телефона, когда он появится.

Тереза и Эдуард были крепкими орешками. Иногда Долорс думала, что она предпочла его Антони потому, что он сильный, только поэтому, и деньги здесь ни при чем. Она его выбрала, потому что надеялась: он даст ей мужество, которого ей не хватало. Потому что она нуждалась в стене, которая отгородила бы ее со всеми ее слабостями от окружающего мира. И вот теперь выяснилось, что эта стена стала непреодолимой.

Она поняла, что обязана что-то предпринять, и срочно. Долго терпеть такую ситуацию нельзя.

первые петли

— Нет, Моника, нет, я пока ничего ей не говорил. Говорю же, нет. Что?..

Пауза. Жофре сидит в своей комнате. Он разговаривает очень тихим голосом, но мне все равно все слышно. Да уж, на глухоту ты пока не жалуешься, Долорс. Только на то, что сама точно не помнишь, когда именно это услышала. Ну, да это не важно, какое имеет значение, раньше это случилось или позже — главное, что это произошло — и достаточно.

Если вдруг войдет Сандра, можно спрятать вязанье вот сюда, в пакет, а если она спросит, что там, я отвечу — так, всякие мелочи, но не думаю, что она обратит на это внимание, Сандра не замечает подобных вещей. Сандра вообще ничего не замечает, думала Долорс, одного только своего парня, того, с горячими руками, которого не представили родителям — должно быть, из-за боязни, что он им не понравится. Так вот, шерсть и крючок совершенно спокойно можно сунуть в пакет, который лежит возле кресла, и не бояться, что девочка их обнаружит. Долорс долго готовилась, прежде чем написала карандашом записку для Леонор: хочу сделать Сандре сюрприз и связать свитер, купи, пожалуйста, шесть мотков такой-то шерсти и крючок номер такой-то. Шерсть бери веселой расцветки.

Шерсть оказалась самых разных цветов, очень красивых и ярких. Леонор не подкачала, у нее отличный вкус, что правда, то правда, дочка всегда прекрасно выглядела, когда эпоха бесформенных свитеров закончилась, она начала очень хорошо одеваться.

— Не могу больше разговаривать… Нет, я один, но мне сейчас не очень удобно… Я тоже. Счастливо, целую тебя!