Свитки Магдалины

Я испытывал страх перед возможной неудачей. Я знал многих юношей, которые обращались к Елеазару, но были отвергнуты. Однако Саул не сомневался в успехе. Саул… гордый и счастливый мальчик со смеющимися глазами и… ртом. Каждый день он твердил мне, что у раввина Иосифа мы были лучшими учениками. Однако, когда я услышал, какое множество юношей просят Елеазара взять их к себе в ученики, меня снова охватила печаль. По этой причине… [большой пробел в папирусе]… с Саулом. К празднику опресноков[18]мы… [почерк неразборчив]… и я целыми ночами мучился от страха.

Однако Саул, похоже, ничего не боялся. К тому же у него было много друзей, ибо он умел рассказывать забавные истории и смешить всех. Я восхищался Саулом за его сообразительность и беззаботную манеру поведения и часто жалел о том, что не могу быть столь общительным и откровенным, как он, и быстро заводить друзей. Мы часто бывали вместе…[папирус разорван]… вместе молились в храме. Мы с Саулом стали ближе, чем мои братья, и тут же спешили руг другу на выручку. В Иерусалиме он заменял мне семью, он был моим единственным другом, и я искренне любил его. Если бы обстоятельства потребовали, я бы легко отдал свою жизнь за Саула.

Закончив с текстом первой фотокопии, Бен снял очки, осторожно положил их на стол и стал потирать глаза. Он невольно взглянул на теснившиеся арамейские буквы, скопированные под инфракрасными лучами, и почувствовал, будто вернулся к тому времени, когда ходил в нью-йоркскую школу, где крепко сдружился с мальчиком по имени Соломон Лейбовиц.

Эта ортодоксальная еврейская школа находилась в Бруклине, а тогда Бену было четырнадцать лет. Он шлепал по слякотным улицам, неся с собой книги на иврите и идиш. Идя в школу, они с Соломоном постоянно выбирали самую длинную дорогу, ибо прямая дорога вела через католический район, где всегда слонялись забияки, любившие говорить им колкости. Однажды подростки польских иммигрантов с бычьими шеями сорвали с Бена ермолку, бросили ее на землю, начали втаптывать ее в грязь и смеялись, видя, что он плачет.

Но он плакал не от огорчения или гнева, а от досады. Эти goyim[19] и не догадывались, как Бену хотелось выйти из дома без ермолки, как он мечтал учиться в государственной школе и вести себя так же, как и все остальные дети.

Однажды Соломон, который был выше и плотнее Бена, набросился на этих забияк и расквасил не один нос. Унося ноги, сыновья польских иммигрантов кричали, озираясь: «Мы вам покажем! Вы убили Иисуса! Мы вас проучим!»

С тех пор Бен с Соломоном стали ходить в школу по длинной дороге.

К горлу Бена подступил комок. Он оттолкнулся от стола и взглянул на свои руки. За многие годы он ни разу не вспомнил Лейбовица – с тех самых пор, как Бен уехал из Нью-Йорка в Калифорнию, а Соломон решил стать раввином. За семь лет, когда оба жили по соседству и стали лучшими друзьями, Бен полюбил Соломона, как родного брата, и проводил большую часть времени вместе с ним. Затем настала пора расставания – время принимать мужские решения и избирать путь, подобающий мужчине. Детские годы закончились, Соломон Лейбовиц и Бен Мессер больше не могли искать приключений на улицах Бруклина, словно два солдата удачи. Настало время смотреть действительности в лицо.

Бен избрал науку, Соломон – Бога.

В дверь робко, словно извиняясь, постучали. Сначала Бен ничего не услышал, а когда услышал, повернулся в ту сторону, откуда шел стук. Поппеи Сабины, любившей царапать дверь, нигде не было видно, так что проказничала не она. Когда стук стал громче, Бен сообразил, что к нему кто-то пришел.

Он взглянул на телефон – трубка лежала на столе.

– Проклятье, – прошептал он, подумав, что непрошеный гость – Энджи.

Бен покорился судьбе, открыл дверь и, к своему удивлению, увидел, что перед ним стоит Джуди Голден. Ее волосы, всегда прямые и блестевшие иссиня-черным цветом, почти скрыли футболку с ярлыком «Курт Воннегут». На плече сумка, в руках – коричневый конверт.