Свитки. Современное прочтение знаковых текстов Библии

Почему при прочтении ветхозаветных книг для нас важно и необходимо обращение к иудейской экзегезе? Не говорит ли апостол Павел, что доныне Израиль лишен полноты понимания собственных Писаний из-за непринятия истинного Мессии – Иисуса из Назарета Галилейского: Доныне, когда они читают Моисея, покрывало лежит на сердце их; но когда обращаются к Господу, тогда это покрывало снимается (2 Кор. 3: 15–16), – то есть в иудаизме после апофеоза Креста бессмысленно искать зерна религиозной истины? Но, если к святым отцам, толкующим Писание, мы обращаемся за духовным пониманием текста, то раввинистический комментарий погружает нас в атмосферу, в культурный и языковой контекст – иудейская экзегеза внимательна к игре слов, к многозначности, раскрывающей дополнительные смыслы. А кроме того, свидетельствует апостол Павел, история отношений Церкви и синагоги не так уж однозначна и в эсхатологической перспективе у благого Бога есть Свой план о возвращении этой маслины к животворящему корню (см. Рим. 11: 17–29). Мы же, как соработники у Бога (1 Кор. 3: 7), должны со своей стороны прикладывать усилия, чтобы и это дело Господне приближалось к свершению, и трудиться над наведением мостов – постигать традиции, столь своеобразно развившиеся за период долгого отчуждения. Как двое братьев после долгих лет разлуки показывают друг другу семейные фотографии, сопровождая каждую подробными объяснениями…

Итак, пусть это обращение к двум ярчайшим интеллектуальным и духовным традициям послужит всякому читающему к обновлению перспективы восприятия Слова Божия и через это – своих отношений с Богом-Троицей Единосущной и Нераздельной!

Комментарий к Книге Экклесиаст

Итак, перед нами одна из самых сложных и противоречивых книг всего библейского корпуса – Екклесиаст, Книга Проповедника. Мы привыкли к высокому стилю библейских текстов, к тому, что с их страниц звучат безусловная надежда и ободрение. Поэтому для человека, впервые сталкивающегося с писанием древнего мудреца – Проповедника, или Когелета, как именуется это служение на иврите, – его слова могут показаться абсолютно диссонирующими со всем библейским повествованием. Нигилизм, буйным цветом до Деррида и Бодрийяра цветущий постмодерн – так при первом прочтении можно охарактеризовать Книгу Екклесиаст.

Сразу замечу, что данное издание не претендует на полномасштабное комментирование текста, в мою задачу не входило плотно, стих за стихом разобрать сложнейшее полотно. Цель этого издания – показать место каждого конкретного текста в макротексте – Библии, дать ключи к самым неоднозначным фрагментам, показать, как текст живет в классических комментариях экзегетов христианской и иудейской традиции. Словом, создать общую, скорее, лишь в проекте существующую систему координат, в которой читатель сумеет увидеть Солнце Правды, не заплутав во время прогулок по литературным лесам.

Приступая к чтению, необходимо определиться с базовыми константами – временем и местом написания, личностью автора и базовой структурой текста, увидеть его внутреннюю логику. По каждому из этих пунктов исследователи Екклесиаста предлагают множество ответов, ни один из которых не может претендовать на абсолютную достоверность. Не погружаясь в споры библеистов, отметим, что до XVI века как в иудейской, так и в христианской среде автором книги считался Соломон – на основании первого стиха: Слова Екклесиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме (Еккл. 1: 1). Однако современные библеисты, выявив в книге значительное количество слов из арамейского языка, нехарактерных для библейского иврита, пришли к выводу о более позднем, по всей видимости, послепленном происхождении текста и отнесли его к VI веку до Рождества Христова.

Неудивительно, что датировка вызывает дискуссии, ведь ни один текст не существует в вакууме; обратившись к близким нам славянским памятникам, мы увидим, что даже такой священный текст, как Евангелие, никогда не стагнировал в языковом смысле – вслед за изменениями в разговорной и письменной речи славян происходили соответствующие изменения в переводе Писания. Таким образом, словарь Елизаветинского Евангелия (1751) сильно отличается от словаря Остромирова Евангелия (1056–1057). Речь не идет об изменении смысла, мы говорим лишь о форме (например, в рукописях мы наблюдаем дрейф от слова живот к слову жизнь).