Свиток Всевластия

В последней фразе д’Эрикура вновь прозвучал сарказм, но комендант то ли не заметил его, то ли не захотел заметить. По большому счету, де Лоне, властителю Бастилии и вечному ее узнику, даже родившемуся в этих застенках, не было никакого резона отстаивать перед компанией заключенных достоинство государя. О том, что популярность Людовика падает день ото дня, знал любой, особенно после того, как в прошлом году стало известно о крайне бедственном состоянии королевской казны. Критиковать государя – дерзко, иронично, элегантно и, конечно, не переходя при этом негласных границ, – было в моде у светских господ, и де Лоне, без сомнения, понимал это. Репутация в кругах просвещенной знати и возможность быть принятым в самых блистательных и самых вольнодумных домах Парижа интересовали его намного больше, чем престиж государя. Интересовались указанными предметами и трое худородных, но амбциозных узников: в ответ на изящный выпад д’Эрикура они вместе заухмылялись и закивали по той же причине, по какой комендант предпочел промолчать.

В таком духе прошел весь обед. Д’Эрикур изящно перескакивал с одной темы на другую, касаясь до всего поверхностно, не унижая себя подробным разбирательством в каком-либо предмете, рассыпая светские новости, восхваляя Просвещение и не упуская возможности поддеть государя, или правительство, или Святую церковь. Де Лоне то молчал, то сердился, то вдруг поддакивал д’Эрикуру, то злился на себя, вспоминая о положении коменданта, налагающем определенные обязанности: в общем, он был не уверен в себе и непоследователен ровно настолько, насколько приписывала ему эти качества молва. Феру интересовался прежде всего едой: разговор, особенно тогда, когда он касался политики и философии, занимал конокрада намного меньше, чем вино и мясо. Помье завидовал положению д’Эрикура, должности де Лоне, многранности Кавальона и спокойствию Феру; стараясь возвыситься в своих и чужих глазах, он то и дело рекламировал себя: пытался ввернуть в разговор то небрежное упоминание о свой комедии, то сюжет поэмы, то название романа – но, кажется, безуспешно. Кавальон, или Ходецкий, продолжал удивлять сотрапезников: подобно тому как фокусник извлекает карты из рукава, он рассыпал перед друзьями по несчастью невероятные рассказы о своем путешествии в Персию, службе при дворе царицы Екатерины, сражениях на Американском континенте, любовных победах над первыми дамами Франции и посвящении в масонские тайны.

Лишь два часа спустя, когда слуги уже убирали остатки основной трапезы, готовясь нести кофе, фрукты и пирожные, выяснилось неприятное обстоятельство: несмотря на просьбу д’Эрикура позвать к обеду всех узников до одного, комендант позволил себе произвести отбор. Феру обмолвился о том, что в Бастилии содержатся еще два человека, отсутствующих за столом. Что касается одного, де Солажа, то де Лоне оправдался тем, что тот сам отказался идти обедать, предпочтя тюремному обществу музыкальные упражнения. А вот второй…

– Кто он, де Лоне?

– Он… писатель…

– Как? И вы скрыли от нас служителя муз, не допустили просвещенного человека в просвещенное общество?!

– Знали бы вы, какого рода его сочинения, сударь!..

– Какое это имеет значение? Быть творцом – естественное право каждого! Или этот несчастный написал что-то против правительства?! Неужели ваши предрассудки, сударь, неужели ваша приверженность к деспотизму не позволяют вам проявить сострадание?

– Но…

– Господин виконт прав! – влез Помье.

– Мне, как автору трех тысяч стихотворений, было бы чрезвычайно интересно побеседовать с литератором! – перебил его Кавальон.

– Вы не знаете, о ком говорите, – переубеждал их Лоне. – Этот человек находится… с позволения сказать… в состоянии умопомешательства!

– Не в первый раз свободомыслящих людей объявляют сумасшедшими! – воскликнул д’Эрикур. – Скажите, он дворянин?

– Да.

– Так как же вы можете отказывать ему в праве общаться с себе подобными?! Немедленно пошлите за ним!

Смущенный де Лоне вышел из-за стола и покинул комнату. Он выполнял приказания виконта так, словно тот не был заключенным, а сам маркиз не был комендантом тюрьмы: они будто бы поменялись ролями. Что поделаешь! По мере того как восемнадцатый век подходил к концу, а новый, девятнадцатый, становился все ближе, освященные временем титулы и законы делались все менее значимыми. На их место приходили деньги. За них можно было купить дворянство, купить должность, купить уважение в свете. И денег у д’Эрикуров было значительно больше, чем у де Лоне, больше, кажется, даже, чем у Людовика, вынужденного довольствоваться за обедом какими-то двумя дюжинами блюд и не могущего купить своей королеве бриллиантового ожерелья, которое прежний король заказал для любовницы. Дружба с д’Эрикурами была для де Лоне намного более ценной наградой, чем репутация строгого коменданта.

– Уж не ананас ли это?! – воскликнул Феру, увидев заморский плод, водружаемый слугами на стол вместе с другими лакомствами.