sВОбоДА

«Может быть, вам повезет, — оценивающе посмотрела на Егорова финансистка, — и вас еще полюбит молодая доверчивая денежка. Иногда эти простушки обращают внимание на симпатичных зрелых мужчин, которым нечего терять, потому что они все потеряли в момент появления на свет».

«Ну да, — вспомнил Габриэля Маркеса Егоров, — бедняки — это такие люди, что если бы дерьмо чего-нибудь стоило, они бы рождались без задниц».

«Если у нас получится, я вам помогу с пластической операцией, — посмотрев на часы, заторопилась миллиардерша. — Большую задницу не обещаю, — улыбнулась Егорову, — а так… чтобы штаны не сваливались — это вполне реально».

Договорились, что деда Буцыло будут привозить в клинику два раза в неделю.

Егоров решил отращивать большую задницу, двигаться к высшему тарифу с освоения образа «собеседника».

«Ваша дочь платит мне деньги за то, чтобы я с вами общался, — сразу же заявил он деду. Егоров давно уяснил, что самый эффективный и безопасный способ общения с людьми — говорить им правду, точнее, почти всю правду. Когда Егоров видел перед собой достойного человека, а дед Буцыло, несомненно, таковым являлся, он, как правило, был с ним честен, или почти честен.

Почему «почти»?

У правды и честности, как у любого земного, пусть и виртуального, предмета, должна была быть тень. В отсутствии тени, правда и честность сами претендовали быть солнцем, а под таким солнцем человеческие отношения быстро сгорали, или испарялись, если в них было много (а с женщинами иначе не получалось) слез. «Почти» было зонтиком, защищавшим Егорова и человека, с которым он общался, от проникающей радиации правды.

«Она хочет, чтобы вы перестали ругать власть, потому что у нее могут быть неприятности, — продолжил Егоров. — Я не энциклопедист, не философ, не оратор, не парадоксалист, вообще, не озабоченный политикой человек. Я вижу, что власть сживает со свету народ и губит Россию, но, честно говоря, мне плевать на власть, на народ и на Россию. Иногда мне кажется, что народу нравится, что власть сживает его со света, а Россия гибнет. Помните, как Швейк, оказавшись в лазарете, подбадривал своих мучителей, лечивших все болезни обертыванием в мокрые простыни и зверскими клизмами? Если вас устраивает такой собеседник, давайте общаться, если нет, я не обижусь. Всех денег не заработать, а чем заняться у меня есть».

«Не робей, сынок», — почти как Швейк подбодрил Егорова дед Буцыло, удобно расположившийся в мягком кожаном кресле, куда Егоров усаживал пациентов для долгих и, как правило, совершенно бессмысленных бесед.

Стандартные сценарии этих бесед для любых возрастных групп пациентов были разработаны американскими психоаналитиками — последователями доктора Фрейда — давным-давно, кажется, еще в тридцатых годах прошлого века. Изучив их, Егоров понял, откуда растут ноги у ЕГЭ. Врач должен был предложить пациенту тест. Пациент должен был ответить на тест клипом, произвольно, как черт из табакерки, выскочившим из сознания. У женщин практикующему психоаналитику следовало осведомляться, не подвергались ли они в юном возрасте сексуальным домогательствам со стороны отца (деда, брата, дяди и так далее), у мужчин — о наличии в их жизни хотя бы единичного гомосексуального контакта.

У деда Буцыло (Егоров специально сверился в компьютере с соответствующей таблицей) надлежало перво-наперво выяснить, не держит ли тот случаем под подушкой нестиранные трусы дочери, а еще почему-то — как часто дед поливает у себя дома комнатные растения?

Формула «тест-клип» представлялась универсальной. В нее легко вмещались все варианты человеческих отношений, не только врача и пациента.

«Я сейчас как раз заканчиваю статью, где доказываю, что прошли времена, когда социальный протест подвигал народ на революцию, — продолжил дед. — Ты прав насчет власти, сынок. Она сживает народ со свету, губит Россию. Народ же не свергает ее исключительно потому, что на подсознательном уровне чувствует, что новая власть будет еще враждебнее ему, нежели старая. Та позволяла ему мирно гнить. Эта начнет его месить, отнимет все и превратит в строительный материал».

«А что будем строить-то?» — полюбопытствовал Егоров.

«Крепость, — ответил дед Буцыло. — Но сначала тюрьму. Другое пока не просматривается».

«Тогда мы должны защищать существующую власть», — Егоров давно обратил внимание на то, что даже сами размышления о психоанализе вносят в сознание хаос, путаницу, заставляют делать нелепые выводы.

Так и сейчас он вдруг подумал, что нестиранные трусы дочери, предполагаемо хранящиеся у деда под подушкой — это и есть проссанная (почему-то трусы увиделись кружевными в желтых разводах), российская власть, которую лучше не трогать, потому что она позорит каждого, кто спит на этой подушке, не ведая о трусах. Естественно, за исключением фетишистов, вытаскивающих их на свет божий для разного рода скверного баловства.