Свобода

– У жены. У нее родственники в Хайфе. Магазин имеют, канцелярские принадлежности. Сик транзит глория мунди – буду ластики продавать. Нет, ты вообрази: она достаточно еврейка, чтобы жить в Израиле, и недостаточно – в Германии! Гитлер в гробу ворочается!

Он плеснул себе в стакан воды из чайника.

– Ребенок у нас – аллергик. В школу здешнюю вряд ли вообще сможет ходить. Краску понюхает или там пыли наглотается – уже дышать тяжело. К тому же он "р" не выговаривает. Да его заклюют!

Он отпор никому не способен дать – сразу спазм, он пугается, паника, чуть не обморок… Жена говорит: мы обязаны обеспечить ему нормальную среду и медицину… Мы должны знать, что он в безопасности. Говорит, устала думать, что будет момент – и она не сумеет его защитить… Тебе сколько лет?

Я назвал сколько.

– А мне – почти сорок. У меня был бизнес, когда здесь и слова такого не слыхали. И я ни разу не сел. Нюх, стало быть, на месте. Я тебе вот что скажу… – Вдруг он грузно навалился на стол, выдав, что принял уже и до меня немало, хотя отлично держится. – Я тебе скажу: она права. Вся эта нынешняя мельтешня, демократия, развал системы – сплошное фуфло. С виду только что-то подвинулось. В этой стране слишком многие как не сомневались, так и не сомневаются, что им положено забраться тебе на хребет и погонять-командовать. Никто их не тронул. А тронут – новые народятся, земля рожает. Дай срок – они еще учинят баню.

Я признался, что у меня нет интереса различать политические силы и их противостояния. Естественно, одно – предпочтительнее, другое – недопустимо; я, пожалуй, мог бы даже прилепиться к кому-нибудь – от противного. Но цели, которые они заявляют, я не способен считать своими. Потому что не верю в возможность общих решений. И тогда за любыми их словесами – ничего, пустота.

По-моему, перед каждым свое пространство, свое время – свое огромное поле, которое следует пересечь, чем-то жертвуя и чем-то не поступаясь. А вот чем – все равно придется всякий раз определять заново. В том-то весь и фокус…

Впрочем, мы в разных категориях. Ему есть о ком заботиться, за кого отвечать. А я – что: меня не зацепишь, нищим пожар не страшен. Если оправдаются его прогнозы – пережду, вывернусь.

– Детский лепет. – Он потянулся за коньяком. – У человека всегда есть что отобрать. Понадобишься для кайла с лопатой. Или под ружье.

Коридор оставался у меня за спиной, и я не заметил, как на кухню вошла женщина в халате с драконами поверх голубой ночной рубашки. Она убавила звук магнитофона до нуля, достала из холодильника тюбик с кремом и выдавила себе на ладони. Сказала без раздражения, но твердо:

– Шесть утра. Вали отсюда.

– Через окно?

– Через дверь.

Я встал. Она выглядела моложе мужа, на щеке еще держался рубец от подушки.

Сосед развел руками:

– Сейчас не буду с ней лаяться, ладно? Ты бутылку забирай, если хочешь…

Ключ в замке я поворачивал осторожно, как вор. Но это была напрасная деликатность: инженер с архивисткой проводили время иначе, чем я предполагал. В полутемной комнате, поймав неожиданную на радио трехдольную музыку, они вальсировали – и завороженно улыбались друг другу. Не видели меня. Не видели других глаз, с истомой и восхищением следивших за ними сквозь неплотно сомкнутые занавески. Вытянув цыплячью шею, ухватившись за цинковый подоконник, прижималась с той стороны к стеклу сумасшедшая дочка дворника.