Свобода

– Нельзя говорить о свободе как о чем-то абстрактном. Это слово отравлено. Я всегда буду ненавидеть свободу.

Повисла минутная пауза. Надя Карлссон, похоже, не испытывала ни малейшего неудобства и не пыталась заполнить молчание всяким шлаком, в котором обычно любят копаться психологи. Рита Олен и не настаивала. Наконец она произнесла:

– Расскажите, почему вы обратились ко мне, Надя.

Надя поерзала на стуле. Опустила взгляд. Потом снова подняла глаза и сказала:

– Меня мучают жуткие кошмары.

* * *

У Нади другая прическа. Новая стрижка. Одета примерно так же, только толстовка теперь бордовая и с другим логотипом.

– Почему так трудно говорить о кошмарных снах? – спрашивает дружелюбный голос без лица.

Надя поворачивается к камере, смотрит прямо в объектив. Взгляд теплый, но несколько потерянный.

– Потому что я их не помню. Я никогда не могу их вспомнить.

– Но вы от них просыпаетесь?

– Они будят меня и исчезают. Я знаю, что они были. Но они уходят.

– А как вы понимаете, что эти сны были, Надя?

– После них я чувствую себя дерьмом. Как будто на мне уродливые шрамы.

– Вы можете сравнить это чувство с каким-нибудь другим?

Этот взгляд. Прямо в камеру. Как будто Рита Олен намеренно села с камерой так, чтобы снимать глаза пациентки, а потом анализировать выражение ее лица.

– Если честно, Рита, дорогая, – говорит Надя, – такое чувство, что обкакался.

* * *

Теперь безликий голос спрашивает:

– Что вы помните о своем супруге?

– О чем?

Надя, кажется, искренне удивлена. Сегодня на ней платье, прямое, простое. Голос продолжает:

– Микаэль из Швеции, ваш муж. Вы помните, где вы поженились?

– А, этот. В мэрии Львова, процедура заняла пару минут, после этого я его не видела.

– Что было дальше?

– То есть, я его видела. Когда садилась в самолет. А паспортный контроль в Арланде мы проходили вместе. И больше ни разу не виделись.

– Ни разу?

– Ни разу.

– Что произошло потом?

Надя замолкает, улыбается. В другой ситуации эту улыбку можно было бы назвать лучезарной. А сейчас Надя говорит:

– Я знаю, как вы стараетесь, Рита, дорогая. Продолжайте.

* * *

– Все-таки боюсь, что я не совсем понимаю, – произносит проникновенный голос. – Почему вы пришли сюда, Надя? Ко мне?

В этот раз на Наде белая футболка без логотипа. Она поднимает голову, смотрит в камеру ясным, хоть и слегка измученным взглядом.

– Вы знаете почему, – отвечает она и несколько раз сильно зажмуривается.

– Только вы меня не подпускаете. Как только я касаюсь самой соли, вы меня отталкиваете.

– Какой соли?

– Самого главного. Того, с чем я действительно могу вам помочь.

– Вы знаете, чего я хочу. Избавиться от кошмаров.

– Но мне к ним не подобраться, если я не буду знать причин, Надя. Приоткройтесь мне, Надя. Хотя бы чуть-чуть.

– Я пытаюсь…

– Нет.

– Что?

– Нет, вы не пытаетесь. Вы, как обычно, поворачиваетесь спиной к тому, что для вас тяжело, или перешагиваете трудности. Всегда можно отвернуться. Это самый легкий путь. Если вы хотите, чтобы я помогла вам по-настоящему – а не просто приходите поболтать, как за чашечкой кофе, – вы должны приоткрыть двери в самые жуткие комнаты.

– Они мне сказали, что вы все равно справитесь, Рита, дорогая.

– Я не знаю, кто такие «они». Но «они» ошибаются. Я не могу работать, не имея никаких вводных, Надя. Я психолог, а не волшебница. Я не читаю мысли и не знаю, кто вы и через что вам пришлось пройти. Могу догадываться – и я многое угадала за эти месяцы – но я не могу, как фокусник, вынуть кролика из шляпы…

Надя смеется. Сначала сдержанно и спокойно, а потом смех переходит в безудержный хохот, такое с ней в первый раз. Наконец невидимая Рита Олен тоже начинает смеяться, хоть и более приглушенно.

– Хочу кролика, – произносит наконец Надя с улыбкой.