О.П. Жданович: Я не могу сказать, что он как-то особо изменился, когда началась перестройка, все эти дела… Чтобы про политику разговаривать, так он этого не любил. Только когда встречались с Николаевыми, заходила речь на эту тему. Но даже и тогда не за столом, они с Андреем выходили на балкон или на кухню покурить. Сергей не курил, просто с ним стоял и разговаривал. Ну а со мной про это разговоров он не заводил. Мы больше с ним о всякой прозе жизни говорили… Когда Саша был в десятом классе, Сергей хотел, чтоб он в Москву поехал поступать. Все время говорил, что времена другие, что по-другому надо выбирать профессию, карьеру. Что так, как он – закончить институт, потом – в НИИ – вот так уже нельзя, так не получится… Но Саша побоялся ехать – побоялся, что не сможет поступить… И я его не отпустила – подумала: как он один, без нас там будет? Это как раз тот год был, когда первое подорожание, «павловское»… Сережа согласился, спорить он не стал, и даже внешне вроде ничего не изменилось, но с Сашей отношения после того… Нет, может, не ухудшились, но как-то отдалились… А ведь прав был Сережа – закончил вот Саша институт, и что? Работает на рынке, продает там радиодетали… Зачем пять лет учиться было? Теперь коню под хвост все эти знания, все ведь забыл уже давно… Да и вообще, он замкнутый такой стал парень, я ничего не знаю про него. Друзей домой не приглашает, девушек тем более…
Александр Ждан, сын: Я сейчас жалею, реально жалею, что его не послушал… Дурак был, наивный… Нет, я не то чтобы его стыдился, нет, хотя в том возрасте это нормально было – считать, что родоки твои мудилы, что у тебя нет с ними ничего общего… Он понимал все лучше, намного лучше, и он хотел мне объяснить, хотел, чтобы я сделал все, как надо. Он знал, что, если поступлю в Москву, то все само пойдет, как надо, а здесь, дома – жопа… Он от меня не отвернулся, нет… Я помню день, когда он нам сказал, что все, уходит… Я был на первом курсе, сидел в комнате, задания какие-то там делал – тогда еще учились или притворялись, что учились, а потом уже и притворяться перестали. Он вечером пришел, позвал меня и маму – она на кухне что-то делала – и говорит: надеюсь, вы меня поймете, но я больше с вами жить не буду. Мама – в истерике, в слезах, а я ее такой вообще не видел никогда… Они спокойно жили, без конфликтов. Я понимал, конечно, что любви какой-то там у них нет, а, может быть, и не было вообще, что жили, может быть, ради меня. Поэтому я и не удивился, тем более, что знал, что я его разочаровал, что он на меня возлагал какие-то надежды, и я их не оправдал… Но он не отвернулся, нет… Он мне звонил, он спрашивал, как я живу, передавал какие-то деньги. Когда я был на пятом курсе, он мне предложил – иди ко мне работать, в ЦСЛ, помощником моим… Я отказался, потому что не верил, что смогу, я не хотел его опять разочаровывать… И он по-прежнему звонил после того, хотя и реже. Денег не передавал – решил, наверно, что раз институт закончил, то должен теперь зарабатывать сам… Или, наверно, раз я отказался у него работать. А может быть, ему и не до того стало, все у него закрутилось реально круто…
