Свобода

Тут же, за столом, на правах главного научного консультанта сидел бывший директор института, месяца два как покинувший свое кресло и порекомендовавший в министерстве вместо себя человека совсем не научного, не ученого, но хваткого и напористого, ловко оседлавшего наступившие времена и слившегося с ними в экстазе; человека, так сказать, встроенного в систему, имевшего во всех эшелонах власти если не своих людей и друзей, то как минимум людей и друзей своих задушевных товарищей. И потом, этот человек точно знал, сколько в какой кабинет министерства нужно занести, чтобы оставить у руководства о себе только светлую память. Этот нынешний, едва ли не двухметровый, черноволосый с каким-то цыганисто-отчаянным взглядом (не царственно-грузный, как к тому обязывало должностное положение генерального директора, но и не сухой как палка, что делало бы его тогда доступным до такой степени, что научные сотрудники, встретившись с ним в институтском коридоре, не ровен час стали бы рассказывать ему какие-нибудь скабрезные анекдоты, не испрашивая на то разрешения), имел привычку всегда улыбаться и, не смущаясь, льстить в глаза. При этом льстил он так медоточиво, что не полюбить его, не восхититься им или как минимум не посчитать его приятным человеком, а то и вовсе другом, было просто невозможно. В дни празднования Нового года или в первую апрельскую пятницу, когда в институте справляли профессиональный праздник, он заявлялся на работу в оранжевом пуловере, делавшем из него убежденного либерала, и с его лица тогда не сходила американистая белозубая улыбка. Зато накануне двадцать третьего февраля он едва ли не строевым шагом входил во вверенный ему рабочий кабинет во всем черном и непроницаемом, будто только что вступил в общество Михаила Архангела, и в глазах его брезжила кровавая заря. Такой широкий это был человек.

За год работы в институте, куда он после списания на берег в звании капитана первого ранга, в котором не кораблями командовал, а писал зажигательные речи для товарищей краснофлотцев и суровые послания командному составу от лица вице-адмирала, был принят юрисконсультом (это с двухмесячными-то юридическими курсами!), он как-то незаметно для всех вырос сначала до замдиректора по общим вопросам, чудовищно лицемеря и выдавая всякому встречному в глаза комплименты, от которых становилось сладко до тошноты, а вот теперь и до директора. К нему, тертому, скользкому, бывалому и лихому, было не подступиться. Он был непробиваем, непотопляем и ускользал от всякого серьезного разговора. Для выяснения отношений он был негоден, для критики — неуязвим. Но при этом каким-то образом ему удавалось вывернуть любого человека наизнанку — в институте поначалу он занимался сокращением штатов — и овладеть им. Некоторые обреченные на увольнение, выходя от него, благодарно плакали, говоря, что юрисконсульт — душевный человек, и в тот же день подавали заявление по собственному желанию. Умел он затянуть удавку на шее жертвы так, чтобы последняя недолго била копытами и была благодарна палачу за свое трогательное удушение.

Еще этот душевный душитель любил обескуражить и высечь вверенный ему контингент. Выстроив подчиненных ему ученых на институтском дворе, как на армейском плацу, он, не стесняясь присутствия институтских шоферов, грузчиков или работников кухни, с которыми здоровался обычно за руку, с ядовитой интонацией «песочил» научный состав: подмечал просчеты заведующих лабораториями, высмеивал промахи ведущих научных сотрудников, для которых всегда оставался только Юрием Юрьевичем и на приветствие которых только кривил губы (улыбался!), даже не кивнув в ответ. Это была особая форма воспитания вверенного ему контингента, этих расхлябанных, увлеченных наукой людей, которые должны были наконец понять, что они — всего лишь попутчики наступившей переходной к благоденствию «золотого миллиарда» эпохи спецы, в которых скоро отпадет надобность, потому что технологии, научные открытия и даже мозги, необходимые для функционирования отечества, скоро потекут сюда из Европы и Соединенных Штатов. Что существуют все они пока, скорей, вопреки всему и лишь благодаря долготерпению народных масс. И фамилия у этого типа была подходящая — Кат. Юрий Юрьевич Кат.

3

Вот и бывшего директора института этот Юрий Юрьевич в свое время окрутил и потом потихоньку удавил. И ведь правильно все просчитал: сил сопротивляться у старика тогда не было — ему предстояла серьезная хирургическая операция…