Свобода и евреи. Часть 1.

Однако, энтузиазм автора вскоре гаснет и уже в своём «Лотаре» Биконсфильд относится к католическому клиру весьма непочтительно, установленные им религиозные церемонии называются языческой переделкой истинного культа. Сообразно с этим, требуя сегодня свободы католикам как старшим сыновьям великой еврейской семьи, Биконсфильд завтра переходит на сторону англиканской церкви, действительной, по его новому уверению, наследницы иерусалимских преданий. Такой аргумент бьёт с особой меткостью в странах протестантских, как Англия, где Библия служит первой книгой для чтения детям, где юноши обучаются истории еврейского народа раньше, чем своей собственной, и где умственная атмосфера во всех классах общества пропитана иудаизмом. Для протестанта Иерусалим так же священен, как Рим для католика. Это обаяние Иерусалима, проходящее через все главные его романы, д’Израэли окрестил именем «азиатской тайны» (Asian mistery), а затем всемирно эксплуатировал эту «неразгаданную» тайну во славу своих единоплеменников. Отсюда не труден был переход и к положениям, что «всё сводится к расе, другой же истины не существует»» (All is race, there is no other truth), или что «идея paсы — величайшая истина, на которой основываются все остальные» (The great truth into which all truths merge). В «Конингсби», в «Жизни лорда Бентника», в «Общем предисловии» он то и дело возвращается к этой проблеме, упивается ею, кричит о ней. Для чего, спрашивается? Без сомнения, только для того, чтобы провозгласить верховенство евреев, как чистейшей из всех рас. Это, однако, уже само по себе противоречит всем данным еврейской истории, а с другой стороны не могло бы оправдать иудейского превосходства даже если бы оказалось верным, потому что самыми одарёнными являются именно народы наиболее смешанной крови, каковы, например, сами англичане и французы. Египетские фараоны, утверждает, тем не менее, д’Израэли, цари ассирийские, императоры римские, разбойники скандинавские, короли готские, наконец, святая инквизиция, последовательно клялись уничтожить избранный народ, но он не погиб. «Где же, — надменно восклицает он, — искать лучшего доказательства тому неумолимому естественному закону, что высшая раса никогда не может быть поглощена низшею?!»...

Подобный вывод блистательно иллюминируется хотя бы пресловутым Бловицем, — парижским корреспондентом Times, который на вопрос румынской королевы отвечал, что он родился в Богемии от израильских родителей, а пишет из Франции на английском языке pour le roi de Prusse, или же — бывшим духовником императрицы Евгении и образцом всех добродетелей Ицкою Бауэром, сделавшимся в 1870 году шпионом Бисмарка, а после войны открывшим в Брюсселе кафе-шантан.

Не даром, стало быть, называя д’Израэли Гладстон иностранцем, в жилах которого нет ни капли английской крови.

Следует ли за сим рассматривать политические эксперименты этого чистокровного еврея, который, оставаясь неизменным врагом «великого старика», его идей и реформ, а в частности, даже его билля об отмене продажи чинов в армии, и обзывая изменником О’Жоннеля, сам же нагло изменяя своему благодетелю Роберту Цилю, вполне, кажется, заслужил аттестацию, данную ему Карлейлем. Запятнав его политику шутовской кличкой, знаменитый историк презирал лидера ториев, «как еврейского колдуна, отплясывающего свою безумную сарабанду на брюхе английского народа».