Свобода и любовь. Эстонские вариации

Когда я со смелостью отчаяния бросилась к Размику со своими приветственными объятьями, свойственный эстонской барышне инстинкт самосохранения подсказал мне, что со мной творится что-то необычайное и, возможно, опасное.

Я уже хотела высвободиться, вырваться, потому что руки гостя неожиданно крепко обвились вокруг меня. Но тут мне вспомнился суровый приказ Тармо. Мое отступление могли принять за инстинктивное отвращение ко всему восточному. И я, вопреки требованиям привитых мне представлений о должном и недолжном, не отступила. Я не отвела своего взгляда от его глаз, не отвесила ему пощечину…

Рядом с Размиком я впервые поняла, что такое страстная любовь к мужчине. Мне это не казалось изменой. Скорее я уклонялась от прикосновений своего жениха, чтобы не предавать Размика. До самого дня свадьбы я почти и не помнила о том, кто для меня Тармо. Он был только незначащей деталью, рекламной вывеской, придатком ожидавшего меня “нескончаемого счастья”. Тармо же интересовался мною не больше, чем с начала нашей помолвки, и оттого не заметил той перемены во мне, которую немедленно заподозрил бы влюбленный.

Длинные и путаные самообвинения Размика не смущали меня. Я не думала, поженимся ли мы. Меня это не интересовало — ни предстоящая свадьба, ни мой статус невесты; меня интересовал только Размик. Нашим ласкам не было конца, мы не могли придумать никакого плана ведения кампании, так как в объятиях друг друга теряли способность мыслить…

— Я должен тебе сказать, — начинал Размик, но дальше продвинуться ему не удавалось, так как мы тут же впадали в любовное безумие. В страхе, что нас, наконец, поймают? В надежде, что нас поймают?

— Я предатель, предатель, предатель, подонок, — стонал он в перерывах между объятиями, — приехал на свадьбу друга — и с невестой, тайком! Я бы убил любого, кто посмел бы перед моей свадьбой… Тармо вправе раздавить меня, как таракана! Я должен тебе сказать…

— Дааа, дааа, дааа, — отзывалась я счастливо, будучи достаточно простодушной, чтобы верить объятиям мужчины, а не его словам, — я знаю, знаю, ты должен мне сказать!

Но эти разговоры означали бы выяснение отношений, возвращение к рассудку… И я избегала признаний Размика. Я была настолько уверена в его страсти, что верила, будто он готов немедленно жениться на мне. Я боялась этого желания, боялась ужаса матери, недоумения отца, гнева Тармо. Я хотела только любить, впервые в жизни, безоглядно.

Счастье кончилось так же внезапно, как началось.

Однажды утром Тармо, обиженно поглядывая на будущую тещу, сообщил, что его армянский друг уехал. Мол, мой жених готов на все, лишь бы моя мать успокоилась. Даже лучшего друга отослал прочь со свадьбы.

— Ну, разумеется, первый человек на свадьбе — это какой-то армянин! — заявила моя мать, пытаясь скрыть глубочайшее удовлетворение. — А невеста тут совершенно посторонняя. И ее родня — тоже…

— Вот именно, родня невесты! — с нажимом провозгласил Тармо. — Она, конечно, главнее всего. Размик это тоже сообразил. Я ему дал несколько рисунков Рийны; он так просил, словно наша Рийночка — второй Пикассо! Обещал в Москве протолкнуть их в какой-то альбом — ну это армянские дела. Он бы и мои каракули согласился раскручивать! Армянское братство — оно всюду всемогуще, хоть в Москве, хоть в Париже. Они друг друга не предают.

— Мои рисунки?

Слезы брызнули из глаз; я зарыдала отчаянно, безутешно, оскорбленно.

— Да, конечно, ты должен был спросить у Рийны разрешения, — мать стремилась воспользоваться случаем, чтобы окончательно вбить клин между моим женихом и армянином. — Не надо ей никакой поддержки армянского братства!

— Размик, Размик, — вздыхала я. — Когда он вернется? Когда?!

— Не волнуйтесь! — сурово повернулся Тармо к будущей теще, — после такого приема он в наш городок ни ногой. У них все по-другому. На его свадьбе с Гаянэ такого, как здесь, не случится. Родители невесты — старые друзья его семьи. И на свадьбу Размика я поеду, это уж точно!

— Что точно? — пролепетала я. — Кто такая Гаянэ?

— Гаянэ — невеста Размика. Они обручены с детства: семейные дела. Милое дитя! Но бедному Размику пока что приходится вести холостяцкий образ жизни: невеста слишком молода. Конечно, нам армянские традиции могут показаться странными, — с энтузиазмом объяснял мой жених. — Нельзя же заранее знать, вырастет ли из девчонки-пигалицы красивая невеста. Скажем, увидь я Рийну девчонкой, ни за что бы не выбрал ее в жены, а теперь более ласковой и послушной невесты мне и не найти!

Удар был слишком внезапным.

Свадьба — слишком близкой.

Мне приходилось терпеть до свадьбы; я всерьез верила, что свадьба спасет меня. Как будто возможно так скоро спастись от любви. Я преступила законы нашего городка, и Господь немедленно покарал меня. Человека, которого я любила, вовсе не было на свете. Моего Размика не было. Был какой-то сомнительный искатель приключений, пособник оккупантов, русскоязычный армянин, лжец, помолвленный с другой женщиной.