Свобода на продажу

Еще одно преимущество «НМ–Гольф» — полная система освещения на 18 лунок. Эта система превращает ночь в день, чтобы занятые члены клуба могли с комaaортом [sic!] и удобствами наслаждаться игрой, когда бы они ни освободились… Полезно знать, что гостевой дом «НМ–Гольф» — первый роскошный клуб в Шэньчжэне, где подаются только те блюда, которые входят в меню банкетов государственного уровня.

Меня приветствует устроитель встречи — Ван Хэпин из Ассоциации адвокатов Шэньчжэня, дружелюбный и бодрый мужчина. Он представляет меня другим гостям, ожидающим на веранде нашего приватного кабинета. Среди них несколько местных журналистов, два промышленника, управляющий активами, архитектор, профессор философии из Нанкинского университета, который прилетел специально ради меня, и два важных человека из Шэньчжэньского муниципального бюро по культуре. Встреча начинается не то чтобы гладко. Я делаю довольно неуклюжую попытку пошутить насчет того, что, мол, футбол — это язык международного общения, и остальные гости доблестно пытаются смеяться. Затем господин Ван берет быка за рога и спрашивает, как я оцениваю нынешнее положение дел в Китае. Я отвечаю, что не хотел бы говорить на эту тему, поскольку приехал как раз для того, чтобы разобраться. Мою уклончивость не одобряют, и тогда я высказываю свои соображения о Пакте. Насколько они все готовы пожертвовать свободами в обмен на процветание и безопасность? С этого момента вечер, сдобренный хорошим красным вином, начинает набирать обороты.

Беседа становится одновременно страстной, философской и ироничной. Мы обсуждаем важность семьи, победу Барака Обамы, глобальную рецессию и возможные антикризисные меры. Один из гостей придерживается пессимистического взгляда на экономические перспективы Китая: «Все некритично ожидают восстановления экономики. Они думают, что корабль получил лишь маленькую пробоину. Но на самом деле он наберет еще очень много воды». Морские метафоры, очевидно, в моде. Очередная иллюстрирует политическую реформу: «Это долгое путешествие по океану. Пункта назначения нет. Мы должны прислушаться к пассажирам». Я интерпретирую это как призыв к расширению демократии, но уверенности нет, поэтому я направляю разговор в сторону обсуждения западного подхода к гражданским свободам и его применимости в Китае. Один из присутствующих говорит: «Это дилемма для таких, как мы. Мы осознаем ценность демократии и свободы, но как нам их добиться?» Другой считает, что Китай воспримет «универсальные ценности — права человека, демократию и тому подобное через 10 лет… Мы не верим в фундаментализм. Мы в большей степени оппортунисты и прагматики».

Тема национализма возникает в разговоре только эпизодически. Наш ужин по времени совпадает с чрезвычайной встречей Большой двадцатки в Вашингтоне, на которой обсуждается финансовый кризис. Мы все соглашаемся с тем, что это означает первое запоздалое официальное признание места Китая в президиуме крупнейших экономик мира. В этот момент архитектор извлекает откуда‑то стопку бумаги и начинает зачитывать заранее подготовленную речь. Другие хохочут над его серьезностью, но он не из тех, кто упустит момент. Он говорит об унижении Китая иностранными державами и о том, как китайцы «не осмеливались мечтать о такой жизни десять лет тому назад». Процветание было обусловлено не политической реформой, а врожденными качествами китайского народа, его предприимчивостью и трудолюбием. Со стороны других было бесчестно диктовать Китаю любой конкретный курс действий, и в особенности это касается экологических ограничений, которые могли бы сдержать его рост: «Мир мал, его ресурсы ограничены. Вы [Запад] уже съели большую часть хорошей еды». Я и раньше слышал подобное высказывание: «Америка сегодня ест завтрашний обед. Китай ест обед, который ему не удалось съесть 150 лет тому назад».