Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

Все это — не натяжки и не игра терминами, а результат верного метода. Если речь о способе мышления, то стройка остается ударной в любую эпоху. Тем более что примеров мировоззренческого единообразия сквозь века — сколько угодно. Взять, скажем, совершенно сегодняшнюю обидчивость наших предков на заграничное общественное мнение и иностранную прессу. Или блестящий сюжет о взятии Берлина и неумении извлечь политическую и экономическую пользу из военных успехов (бросок на Приштинский аэропорт). 95 процентов, как у паровоза «кукушка», — в свисток.

Убедительная легкость фильма — в том, что подходящие тезису исторические подтверждения вовсе не выискиваются. Они выскакивают сами — стоит направить курсор на экране и ударить по клавише. Организующий прием картины — интернет, то есть широкое веерное разворачивание любой намеченной темы. Тут главное — не поиск, а отбор, от примеров успевай уворачиваться. Парфенову такое удается, поклон его вкусу и чувству меры.

И еще: если выделить одно главное достоинство «Российской империи» (в отличие от Российской империи) — это свобода.

Такое ощущение в сочетании с приемами интернета отсылает к первому истинно свободному поколению России. Фильм — для способных (сейчас, переводя с английского — advanced — говорят «для продвинутых») старшеклассников и первокурсников. Таков уж уровень исторического самосознания нынешнего российского общества, таков этап социального развития — зачаточный во всех отношениях. Через Тверскую возле Пушкинской площади протянут плакат: «Пересадка волос, тел. 253–1480». Немыслимо вообразить себе такое на Елисейских Полях, Пикадилли, Пятой авеню. Потребительское сознание тоже бывает детским и взрослым.

Можно упрекнуть Парфенова в упрощении истории, но он не занимается самовыражением, а работает на аудиторию. Его «Живой Пушкин» в самом деле сложнее и тоньше «Российской империи» — настолько, насколько художественное сознание российского человека развито лучше исторического, насколько литература ближе и дороже, чем политика.

«Живой Пушкин» вверг телезрителя в то, чего тот прежде не знал — светскость в трактовке сакрального. Читатель, правда, был знаком: «Прогулки с Пушкиным» Абрама Терца — Андрея Синявского одухотворяют фильм. Парфенов все пять серий гуляет с Пушкиным буквально — беспрерывно двигаясь: пешком, верхом, в коляске, на лодке. Останавливается лишь для того, чтобы обратить внимание на пустяк (тоже школа Синявского): желтые ладони матери поэта, его рост (166 см) и рост Натали (176 см), математический ступор («Пушкин не понимал, что такое деление»). Насколько же это ценнее, чем многотомные изыскания. Десять сантиметров разницы — вот и Черная речка!

О смерти Пушкина ведущий говорит трогательно, создавая ощущение общего подлинного горя: точно такое чувство острой жалости и утраты испытываешь, стоя в смертной комнате на Мойке. То ли Парфенов хороший актер, то ли вправду у него перехватывает горло — подходит и то и другое.

Так же срабатывает другой эмоциональный «срыв»: рассказывая о том, как за два дня до дуэли Пушкин с Натали и Дантес с Екатериной провели вечер у Вяземских, Парфенов говорит в сердцах: «Вот это уму непостижимо». Акцент поставлен благородно — удивление, и только.

При этом тема треугольника трактуется традиционно: «показным романом» названы отношения Дантеса с Натали, хотя новые публикации переписки Дантеса дают иную картину (влюбленность была искренней и взаимной, но осталась платонической). Однако и этот фильм снят для миллионов. «Живой Пушкин» не отступает от принятого канона, но наглядно и эффектно показывает, что и в канонических рамках возможна свобода. Отличие от традиции «Пушкин — член Политбюро» (слова Пастернака в 1937 году), фарсово возрожденной в 1999-м — не в «что», а в «как». Такой Пушкин — живой.

Живость — опять-таки (как потом аукнулось в «Российской империи») в словесной перекличке времен: «Немецкая слобода — экологически чистый район», «какой «немолчный говор» Бахчисарайского фонтана, когда из него вытекает литр воды в сутки», «Одесса — южнорусский Гонконг XIX века», «зачистки предместий польской столицы», «народ безмолвствует — главная пословица про электорат». Очень хороша самая первая фраза: «Северная Эфиопия. Кстати, время тут московское».

Мифическая прародина Пушкина (вроде доказали, что Ганнибал происходил из Северного Камеруна, но здесь сознательно выдерживается хрестоматийная канва), Эфиопия выступает композиционной опорой фильма, появляясь в начале, в середине, в финале.

Таких опор Парфенов и режиссер Вера Сторожева нашли несколько. Содержательная — биографический «пустяк». Темповая — непрерывное движение ведущего. Жанровая — принцип теленовостей: при упоминании имени или места на экране появляется лицо, дом, пейзаж. Стилистическая — вставки комичного «немого кино» с титрами и слышным стрекотом камеры (отличный исполнитель роли Пушкина — Владимир Довжик). Вещественная — фрак Парфенова. Эмоциональная — задыхание Парфенова.