Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

Нет, не ухожу в себя, когда играю. Я только перемещаюсь. Вот как в лифте, ты разговариваешь в лифте с людьми и ничего особенного не замечаешь, а из-под ног уходит первый этаж, десятый, двадцать первый, и весь город остается где-то внизу, и ты кончаешь фразу, которую начал при входе, а между первым словом и последним — пятьдесят два этажа.

Этот замечательный текст совершенно адекватен пронзительным импровизациям Чарли Паркера. Во всяком случае, Кортасар позволяет о чем-то догадаться в феномене Паркера. Перо тут дополняет саксофон, слово — звук.

Еще одну попытку проникнуть в тайну Чарли Паркера предпринял Клинт Иствуд. Его фильм «Птица» (Птица, Bird — прозвище Паркера) был показан на Нью-йоркском кинофестивале.

К сожалению, даже попыткой эту картину назвать нельзя. Иствуд, прославленный вестернами и детективами про «Грязного Гарри», так и остался в шорах черно-белого взгляда на мир, который в этих жанрах, возможно, и уместен, но никак не годится для передачи человеческой судьбы. Особенно если это судьба творца.

Мы все таких фильмов видели десятки — об адмирале Ушакове, например, или об академике Тимирязеве. Иствуд легко и свободно зашагал по проторенной дорожке биографического жанра. В наличии весь набор штампов: босоногое детство в пригороде Канзас-Сити, первые пробы и первые неудачи, трудное признание, зависть коллег, происки дельцов от искусства, надменность сильных мира сего, любовь и понимание простого народа, искушение деньгами, краткое отступничество от высокого творчества, возврат к высокому творчеству. И так далее.

Поэтика этой невыносимо длинной ленты (два часа сорок минут) проста до слабоумия и больше всего напоминает книги о великих людях для среднего школьного возраста. «Что же, няня, выпить нам, что ли? Смотри, какая буря разыгралась! Где кружка-то?» И в голове завихрились строки: «Вьются тучи… Выпьем с горя, где же кружка?» Такие книги можно писать тоннами, такие фильмы — снимать километрами.

Чего стоит одна только сцена в «Птице», когда джазист, когда-то выгнавший юного Чарли со сцены, приезжает в Нью-Йорк и видит Паркера в зените славы. Он, остолбенев, слушает его игру в клубе, затем выходит к Гудзону и швыряет в воду свой саксофон. Трудно даже представить себе, на какого зрителя рассчитывал режиссер, показывая такое: может быть, в самом деле на слабоумного?

Фильм не спасает даже отличная игра Дайан Веноры, исполняющей роль последней жены Паркера — Чен Ричардсон. Эту картину вообще невозможно исправить, если уж и музыка не улучшает ее. Напротив — тщательно и виртуозно восстановленные записи самого Чарли Паркера звучат в фильме диссонансом визуальному и словесному ряду. В принципе картину Клинта Иствуда можно было бы слушать закрыв глаза — но мешает текст. И вообще, лучше дома поставить пластинку.

Фильм «Птица» предельно упрощает образ выдающегося музыканта, сводя его к комплекту готовых клише. На экране нет человека, который, по словам Кортасара, «перевернул джаз, как рука переворачивает страницу». И это особенно коробит, потому что происходит на фоне потрясающей по сложности, многообразию и глубине музыки. Приближения к разгадке нет. Легенды о Чарли Паркере не вышло — остается легенда о звуке.

1988

Герцог джаза

Исполнилось девяносто лет со дня рождения и двадцать пять лет со дня смерти Дюка Эллингтона.

В юбилейные дни становится особенно заметно, что Эллингтон портит красивую и стройную картину, сложившуюся за десятилетия. Согласно принятой схеме, джазовый талант должен родиться в бедном пригороде Нового Орлеана или Канзас-Сити, пристраститься к наркотикам и алкоголю с четырнадцати лет, вести жизнь бродяги, нетвердо представлять себе собственное семейное положение, нуждаться, а едва разжившись деньгами, немедленно все терять в сомнительных предприятиях, в которые втягивают дружки с уголовным прошлым.

Эта схема, впрочем, вполне годится для героя, собирающегося прославиться в любой иной области, не только в джазе. Но джаз в этом смысле убедительнее: его таланты — негры. И их дорога к славе — и в славе — проходила часто именно так. Но подобно бедным и бесправным неграм ведут себя попавшие в джазовую спираль и богатые белые. Белых музыкантов, вставших в один ряд с чернокожими джазистами, можно сосчитать по пальцам, и первый из них — трубач Бикс Бейдербек, сын промышленника и внук банкира, выходец из аристократической викторианской семьи. Бейдербек спился и умер в двадцать шесть лет. Видимо, искусству интуиции и импровизации, каким по преимуществу является джаз, предписана непутевость и противопоказана какая бы то ни было правильность вообще.