Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай-ламы Тибета.

24-го апреля в Массури прибыл сам пандит Неру. Мы беседовали с ним более четырех часов при участии одного только переводчика. Я начал с того, что произошло с тех пор, как я вернулся в Тибет, — в большой степени, как я напомнил ему, по его настоянию. Я продолжал рассказывать, что делал все, как он предлагал, и поступал по отношению к китайцам справедливо и честно, критикуя их, когда было необходимо, и стараясь выполнять условия "Соглашения из семнадцати пунктов". Затем я объяснил, что первоначально не намеревался воспользоваться гостеприимством Индии, но хотел учредить свое правительство в Лунцзе Дзонге. Только новости из Лхасы вынудили меня переменить решение. Этот момент вызвал его раздражение. "Индийское правительство не могло бы признать его, даже если бы вы это сделали", — сказал он. У меня стало складываться впечатление, что Неру считает меня юношей, который нуждается в том, чтобы его время от времени журили.

В некоторые моменты нашего разговора он стучал по столу. "Как это может быть?" — возмущенно спросил он раза два. Однако я продолжал, несмотря на растущую очевидность того, что он может проявлять резкость. Наконец я очень твердо высказал ему, что моя главная забота имеет два аспекта: "Я поставил себе целью добиться независимости Тибета, но непосредственное требование состоит в том, чтобы прекратить кровопролитие". Теперь он уже не мог себя сдерживать. "Это невозможно!" — сказал он очень эмоционально. "Вы говорите, что хотите независимости и тут же заявляете, что не хотите кровопролития. Невозможно!" Его нижняя губа дрожала от гнева, когда он говорил.

Я начал понимать, что премьер-министр оказался в крайне деликатном и затруднительном положении. В индийском парламенте после получения известий о моем бегстве из Лхасы прошли напряженные дебаты по тибетскому вопросу. Не один год многие политики критиковали его за подход к этой ситуации. И теперь, мне казалось, он проявляет признаки угрызений совести, потому что настоял на том, чтобы я вернулся в Тибет в 1957 году.

Но в то же самое время было ясно, что Неру хочет сохранить дружественные отношения Индии с Китаем и должен придерживаться принципов меморандума Панча Шила, несмотря на то, что индийский политический деятель Ачарья Крипалани называл этот меморандум "рожденным в грехе того, что мы скрепили печатью нашу причастность к уничтожению древней нации". Неру совершенно ясно дал понять, что правительство Индии еще не может позволить себе не согласиться с Китаем по вопросу о правах Тибета. В настоящее время я должен отдыхать и не составлять никаких планов на ближайшее будущее. У нас еще будет случай побеседовать в другой раз. Услышав это, я стал понимать, что мое будущее и будущее моего народа гораздо менее определенны, нежели я мог предполагать. Наша встреча закончилась довольно сердечно, но когда премьер-министр уехал, я испытывал чувство глубокого разочарования.

Однако вскоре стало ясно, что мы столкнулись с более насущными проблемами, чем вопрос о независимости Тибета. Едва прибыв в Массури, мы стали получать сообщения о большом количестве беженцев, прибывающих не только в Индию, но и в Бутан. Я немедленно послал одного из моих сотрудников, чтобы он принял их в лагерях, поспешно организованных индийским правительством.

От этих вновь прибывших я узнал, что после первой бомбардировки Норбулингки китайцы направили орудия на По-талу и Джокханг, убив и ранив тысячи людей. Оба здания получили большие повреждения. Медицинская школа Чак-пори полностью разрушена. Никто не знает, сколько людей было убито во время этого нападения, но документы НОАК, захваченные борцами за свободу Тибета в течение шестидесятых годов, гласили, что в период между мартом 1959 года и сентябрем 1960 года было зафиксировано 87 тысяч убитых в результате военных действий. (Эта цифра не включает всех тех, кто погиб вследствие самоубийств, пыток и голода).