Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Аэровокзал. Тот милый улыбчивый грузин. Вокзал несгораемый ящик разлук моих встреч и разлук(Пастернак). Вот бы и достать оттуда этого замечательного человека — и будет опять одна сигарета на двоих, липкие стаканы с шампанским… Но ведь глупо мечтать о том, что он таи ее так и дожидается полтора года, московский сумасшедший грузинского разлива, который караулит там всех униженных и оскорбленных, соблазненных и покинутых, а самых слабых и безродных переправляет в спецпансионат под Тбилиси, где они отдыхают и набираются сил под присмотром его сердобольной мамочки. Глупо, глупо… Но ведь обогрели и ободрили, спасли, можно сказать, голодного Эренбурга с женой Любой Козинцевой, оказавшихся в Тифлисе (так тогда назывался Тбилиси) в начале двадцатых годов, два великодушных грузина Табидзе и Яшвили (см. Эренбург, «Люди, годы, жизнь»). Конечно, Нина не Эренбург, но тогда ведь и Эренбурга не было, был худой, лохматый Илья, которого кто-то из них (Табидзе, кажется) видел до того мельком в Париже. А сами хозяева к тому же нищими были в этом благословенном Тифлисе, но ведь спасли… Может, и тот горвокзальный грузин Гиви вовсе не инженер и не научный работник, а чудак-поэт, наследник тех блистательных импровизаторов гостеприимства? Может быть, все может быть. Но прочным этот вариант в любом случае не назовешь. Поэтому — дальше.

А что дальше? Мамы нет, папы нет, Гиви нет. Кто остался? Бубенцов Валентин Федорович. Как же она о нем сразу не вспомнила! Ведь может быть, что он сейчас на факультете, не в отпуске. Ну конечно не сию минуту — вечер уже, он домой ушел. Но, значит, завтра его можно будет на факультете застать, а уж он ей и место в общежитии выхлопочет, ему это, наверное, не трудно будет. И тогда вся проблема — только до утра, где-нибудь просидеть, а это и на вокзале можно, деньги у нее есть, буфет работает.

Нина устроилась в кресле в зале ожидания, сумку подпихнула под ноги — все хорошо и замечательно, можно даже читать, света вполне достаточно. Ну, что поведает нам «Лимонарь», он же «Луг духовный», повествование по апокрифам, цена 60 копеек (интересно, что это значило в 1907 году, шестьдесят с лишним лет назад — всего-то, а ведь целая эпоха прошла-проехала с тех пор). «О безумiи Иродiадиномъ, какъ на земл зародился вихорь» (как они только в этих ине путались? путались, наверное).

«Ударила крыльями блогрудая райская птица, пробудила ангеловъ.

Спохватились ангелы, полетли печальные на четыре стороны, на вс семьдесятъ дв страны понесли всть.

Блые цвты!

Въ этотъ вечеръ — святой вечерь Христосъ на земл родился, возсiялъ нощному мipy миръ и свтъ.

Блые цвты!»

Все это хорошо и красиво, хотя и предельно старомодно, а потому и чуточку смешно, несмотря на всю торжественность. Но ведь получается что? Что она коронка. Книга-то Канторов, от которых она убежала. Как ее теперь отдать? Не отдавать вообще? Но ведь книга не 60 копеек стоит, а бог знает сколько — рублей, наверное, двадцать, если не больше (штампа и цены букинистического магазина нет — обложка явно самодельная, из серебряной парчи, а должна быть, как написано на титуле, в исполнении Добужинского, книга куплена, наверное, с рук). Хватятся они этой книги, если уже не хватились, и что подумают? Воровка! То есть они так уже и думают, а это только подтверждение будет: ну да, она воровка, она и взяла. И что туг скажешь, если действительно взяла? Значит, отдать немедленно. Только бы Лев Моисеевич дома был, не поехал бы сегодня в Кратово, только бы с ним не разминуться, а то выйдет, что она здесь, а он — там.

Она позвонила на Солянку. Слава богу, дома, взял трубку.

— Это я, Нина, — сказала она. — Мне нужно вас срочно увидеть.

— Ты? — крикнул Лев Моисеевич. — Откуда ты звонишь? А где они?

— Я в Москве, — сказала Нина, — а они на даче. Не волнуйтесь, ничего не случилось.

— Не случилось? — повторил Лев Моисеевич. — А почему ты в Москве?

— С ними все в порядке, — сказала Нина, не без удовольствия сознавая себя хозяйкой положения, могла бы еще страха на этого титулованного Канталупа нагнать, но ладно уж, пускай живет. — У меня к вам личное дело.

— Ах, личное, — Лев Моисеевич быстро приходил в норму, как и полагается человеку, тренированному в различных передрягах. Но знаешь, лучше приезжай все-таки на такси, а то я буду голову ломать. Деньги у тебя есть?