Она накинула пальто и пошла, обжигая голые ноги о сугробы, в соседний дом, к Тоне, — не с Белочкой же горевать. Что она, глупышка ласковая, в людских мучениях понимает?
А у Тони, конечно, с утра гулянка. У Пети-соседа дверь настежь и Высоцкий надрывается. Ленка, пухлая как булка, в коротеньком, школьном еще платьице (того и гляди резинки выглянут), в коридоре с Павликом крутится: «Смотри, тетя Верочка пришла! Помашем ей ручкой!», но из гостей только Петя — с утра в галстуке и белой рубашке — из кухни выглядывает: «Штрафную Вере Васильевне! С праздником!»
Вот такие они — в Магадане гости, без выпивки никак не обойдешься. Может, кто и правда собирается Бетховена слушать — видела она эти пластинки в «Восходе», около отдела женской одежды. Только пластинки все стоят на витрине, а за вином сегодня, наверное, уже с утра очередь. А водку вообще продавать не будут, раз завтра на работу.
— Нельзя мне, — сказала Вера Васильевна, а сама чувствует, что настроение такое — только и напиться с горя, хотя никогда она раньше себе такого но позволяла. А почему? Виктору Степановичу можно, а ей нет? К тому же, разве хорошие мужья так поступают? Убежал в праздник на работу, оказал ей уважение в выходной день; А на печень наплевать. Черт с ней, если жизнь такая. Вот только в халате она. Ну да ладно, люди свои.
— Да вы раздевайтесь, раздевайтесь! — суетился Петя и тянул руки, чтобы взять у нее пальто.
Тут и Тоня из комнаты вышла:
— А, невеста пожаловала!
Так прямо и заявила! А рядом Петя, Ленка с Павликом крутится. Вера Васильевна ей моргнула — мол, ты чего при людях-то? А Тоня только рукой махнула — ерунда все это, не поймут. Петю действительно чего стесняться — мальчик еще, техником во ВНИИ-1 работает, но умненький, в заочном институте учится, хороший парень кому-то достанется, а Ленка, сразу видно, что женщина — ушки топориком, как будто с Пашкой возится, а сама слушать нацелилась.
— Ты иди в комнату, — сказала ей Тоня, — дует тут от двери. Рано тебе еще с большими. И так я тебя раз» баловала, Сергей приедет — даст мне разгон.
— А он и не собирается приезжать, — обиделась Ленка. — сами говорили.
— Много ты знаешь! Иди, кому сказала!
Сели втроем на кухне. Петя дверь в свою комнату оставил открытой, чтобы магнитофон было слышно. Ленка от огорчения, что ее выставили, с Пашкой что-то сделала, потому что он через минуту заревел.
— Ладно, — сказала Тоня, — она свое получит. Давайте выпьем — и рассказывай.
— С праздником, дорогие, уважаемые женщины! — сказал Петя. Он давно поднялся и стоял теперь перед ними — торжественный, словно речь говорить собрался. — За женщин только стоя!
Вера Васильевна тоже выпила кисленького. И стало ей хорошо, хотя она и знала, что это вино для ее печени самое опасное. Но, с другой стороны, имеет она право хоть на какой-то праздник? Или ей только слушать про гадиков, а потом подушку подсовывать, когда он захрапит? Праздник у нее сегодня. И так хорошо солнце светит в окно. И сидят они очень хорошо — пусть и стол не шибко праздничный, ведь третий день уже. Но Петя — умница, хорошо сказал и даже встал, чтобы за них выпить. Чем не праздник?
И почему она должна про свои беды рассказывать? Разве ей уже совсем не может повезти? Везет же людям! Вон как Высоцкий про кого-то поет: «Дом хрустальный на горе для нее. Та-ра-ра-рам, так и рос в цепи. Рудники твои серебряные, золотые твои россыпи. Рудники твои серебряные…»
Действительно, а почему бы и не ее? Недра в нашей стране, как известно, были национализированы сразу же после революции. И, живя на Колыме, Вера Васильевна может с полным основанием считать себя совладелицей всех имеющихся здесь золотых и прочих кладовых. Так почему же она должна считать себя несчастной?