Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Без пятнадцати девять Нина Сергеевна Дергачева входит в свой кабинет начальника отдела и садится за чистый, без единой бумажки на сверкающей доске стол. Бьющиеся в гололеде или спасающиеся от гнуса и оводов оленьи стада, преуспевающие на привозном комбикорме или страдающие от отсутствия свежей подкормки коровы, равно как норки и свиньи, картофель и капуста, не возникают, не маячат перед колонками цифр и строгими ведомственными инструкциями, все они — суть абстракция, исходные и конечные данные сложного математического, а потому предельно формализованного процесса, в котором одновременно участвуют факторы противоположной направленности, но результат, при умелом анализе, все так же предсказуем, как для школьника — задача с бассейном, в который по-трубе А втекает, а по трубе Б вытекает…

«Сколько пива — столько и песен», — кажется, так говорят любители того и другого. А это ведь тоже абстракция, потому что для производства пива нужно то, то, то и то, а также наличие сделанной в другой отрасли стеклотары, торговой сети как таковой и денег у покупателя, а сверх того — наличие самой песни и, следовательно, существование поэтов, композиторов и музыкантов, вплоть до агентов по охране авторских прав, которые следят за тем, чтобы авторы неукоснительно получали причитающийся им гонорар. Не меньшее число факторов должно сработать и для получения одного, скажем, центнера оленины.

Начальство высоко ценило точность и отрешенность мышления Нины Сергеевны, даже если предсказываемые ею результаты были куда хуже, чем им хотелось. Но что поделаешь, в конце концов? Сколько пива — столько и песен.

Сегодня она будет работать особенно четко и стремительно — так, что к концу дня перепуганные подчиненные собьются с ног. Если бы кто-нибудь из них мог заглянуть за темные стекла ее очков, он увидел бы холодные светлые глаза.

…и легкие месяцы будут над нами как легкие звезды, лететь

Ночью за стеной плакал ребенок. Нина Сергеевна привыкла к тому, что так всегда бывает на следующую ночь. А когда это случилось первый раз в Магадане, она изумилась даже: ведь так было и на Каховке, там это и началось, когда она не могла уснуть после визита Кантора, а маленький за стенкой все плакал и плакал — видимо, что-то болело у него. Потом, уже здесь, в Магадане, ей захотелось увидеть этого ребенка, который страдал с такой странной закономерностью, словно происходившее по ночам в ее квартире каким-то образом касалось его. Да и вообще странно было, что он совсем не рос, — прошло уже несколько лет, а он все так и плакал одним и тем же голосишкой. Или у них там несколько детей? Но почему их никогда не слышно в другие ночи?

Граничившая с ней квартира находилась в соседнем подъезде, и ей пришлось не один раз сходить туда и долго звонить в дверь, чтобы открыли.

— Какие дети? — удивился деловой мужчина в черном халате, выслушав ее. — Здесь лаборатория фотохроники ТАСС. Вы, наверное, ошиблись.

Ну как ошиблась! Она точно знает, что плач раздается именно с этой стороны.

— Можно, — попросила Нина Сергеевна, — я сейчас вернусь к себе и стукну вам в стенку и вы мне два раза ответите?

— Можно, — согласился сосед, — только скорее, а то мне некогда бегать — проявка идет.

Конечно, ответ раздался точно из того места, как она и предполагала. Но где же тогда плакал ребенок? У соседей наверху дети были большие, она это знала по грохоту, который они устраивали днем и вечером у нее над головой. У соседей по лестничной площадке детей не было вовсе — спокойная, пожилая пара. Ниже был только подвал.

А ребенок плакал в эти ночи, плакал долго и жалостно. И Нина, чтобы успокоить его, начинала тихонько напевать: «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю. Придет серенький волчок, он ухватит за бочок». Потом она вставала и ходила по квартире, качая в руках свернутую подушку. Странно, что песня, состоящая всего из четырех строчек, оказывалась бесконечной, ее можно было петь всю ночь. Под утро младенец начинал проявлять аппетит, и Нина садилась на край тахты, вскидывала подол легкой ночной рубашки, освобождая грудь, и прикладывала уголок подушки к набухшему соску.

— Доца проголодалась, — приговаривала она при этом, — накричалась и хочет кушать. Сейчас, доца, сейчас.

Что это была девочка — понятно. Настоящая амазонка должна была мечтать, конечно, о дочери, которая повторила бы ее судьбу. Но почему «доца»? Ведь это по-украински, кажется. Нина и слова этого никогда не слыхала. Или это ранняя-ранняя, младенческая еще память — отец ее, может быть, так называл? Неужели с тех пор эта заноза осталась?

Нет, она не плакала. Но утром было очень трудно встать, влезть в тренировочный костюм и бежать по темной или светлой уже (в зависимости от времени года) улице в парк. Однако, пробежав Портовую, она чувствовала, что усталость оставляет ее, что тренированные ноги уже сами прибавляют ход и сейчас будет нормальная разминка, а затем и чашка любимого кофе. В конце концов, у каждого свои трудности, и эта, наверное, — не самая большая.

1985 г.