Свобода выбора

Но не скажу, что я в Советской России нигде и никогда не встречал очагов (или очажков) демократии. Встречал. Причем отнюдь не в демократические времена. И все встречали, кто был причастен к так называемым «академическим городкам», по существу, мгновенно созданным в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов в РСФСР, да и в союзных республиках тоже. Правильное было принято в то время решение: рассредоточить науку из Москвы и Ленинграда по всей стране, а в первую очередь — по Сибири. И тогда это решение дошло до Новосибирска, где вместо хилого филиала Академии наук СССР возникло очень мощное Сибирское отделение, которому были приданы «городки» в Томске, Красноярске, Иркутске, Якутске.

Я, как мелиоратор, был привлечен к выбору строительной площадки под Сибирское отделение. «Ударные» строительные работы были выполнены очень быстро, и через год-полтора стали открываться научно-исследовательские институты по разным профилям, преимущественно техническим — физики, химии, механики, геологии, возник и один гуманитарный институт, он занимался вопросами археологии, истории и литературы.

Строительную площадку мы выбрали очень красивую, благодатную — чуть отступя от Обского водохранилища, в сосновом бору, километрах в двадцати пяти от центра города. (Но вот беда — вскоре бор заселили клещи, а Обское водохранилище зацвело.)

Председателем правления Сибирского отделения стал академик М. А. Лаврентьев — крупный ученый и очень энергичный человек, но с характером отнюдь не легким. Поначалу эта «нелегкость» не просматривалась — все были поглощены новым и спорым делом.

Часто среди ученых, как будто уже и завершивших свою карьеру, встречаются такие, которым уже за пятьдесят, а то и за шестьдесят лет, но им хочется начать что-то новое и в новом, непривычном месте, с новыми людьми вкупе со своими сегодняшними учениками.

Так и в Новосибирский академгородок потянулись за Лаврентьевым очень крупные ученые с выводками самых успевающих учеников — аспирантов, ассистентов, кандидатов (и докторов тоже) наук.

Вот где царила демократия! Ни Москве, ни Ленинграду и не снилось! Я не берусь судить о научных достижениях этого огромного коллектива, мои впечатления, можно сказать, второстепенные, но уж какие есть. Я состоял при академике Пелагее Яковлевне Кочиной, поскольку она, будучи математиком, возглавляла еще и природоохранное направление. Правда, квартиру в городке Лаврентьев мне не дал, там поселили одного или двух писателей, и Лаврентьев сказал: хватит с меня этакого народа, больше — не пущу! Может быть, это и к лучшему — я все равно жил в городке, но ни от кого не зависел. Жил то в гостинице, то у своего шефа Кочиной, с временным жильем не было никаких проблем — можно было подойти к знакомому академику (у всех академиков были обширные коттеджи) и спросить:

— Можно у вас пожить недельки три, месячишко?

И согласие было немедленным — такое было в ту пору в городке гостеприимство, такой был интерес к литературе, к писателям.

Признаюсь, меня больше тянули крупные имена, люди солидные, личности с определившимися характерами, с широкими интересами. Чем занималась молодежь, аспиранты, меня не очень-то интересовало. То ли уже в возрасте я был таком — под пятьдесят, то ли поиск некой сложившейся в науке личности меня привлекал, не знаю. А личности я встречал в самом деле интереснейшие, особенно по тому времени.

Был такой член-корреспондент академии Стрелков, физик, специалист по низким температурам, так он в свое время в присутствии Сталина отказался участвовать в создании атомной бомбы. После все ждал — когда его арестуют. Но случилось другое: ему предложили выехать в Америку в какое-то учреждение при только что созданной Организации Объединенных Наций. (Теперь-то я думаю — может быть, для знакомства с этой проблемой в Америке?)

В Америку он добирался ни много ни мало девять месяцев, через Иран, через африканские государства, и все время думал, что его где-нибудь да прикончат. Но добрался-таки живым-невредимым. Так или иначе, но человек это был удивительный и совершенно бескорыстный. Незадолго до кончины он заболел, лишился способности передвигаться — только от кровати до письменного стола и обратно. И тогда вся деятельность Стрелкова как директора специального института была перенесена в его коттедж. Не знаю толком, как складывался его рабочий день, а вечера отводились встречам с молодежью его и других институтов. Что только, какие специальные проблемы там не обсуждались (за чаем и угощениями его супруги), какие только не возникали споры, но последнее слово всегда было за Петром Георгиевичем. Когда он умер, оказалось, что на сберкнижке у него — копейки. Все, что зарабатывал, он тратил на эти молодежные посиделки.

В этих посиделках принимал участие и я — читал главы из романа, над которым в ту пору работал («Соленая Падь»).

*

Академик Канторович был первым экономистом-рыночником, которого я видел живьем.