Свобода выбрать поезд

А я ещё подозревал «внуков Касперского» в жестокости! Что за диссидентский бред! Здесь работают гуманные люди, неспособные никому причинить боль — ни кошке, ни мышке, ни сценаристу Ерохину. Они испытывают стойкое отвращение к любому насилию. Наоборот, они призваны бороться с жестокостью. А разве это не жестокость, когда Алгоритм мучается, задыхается, лишённый живительного потока эмонии? А те крохи, что проникают в его информационные слои, жгут пострашнее серной кислоты. И умирание длится долго, и собратья-Игры скорбят, но ничего уже нельзя поделать, противоядия не существует. Сколько же надо накопить в себе злобы, цинизма, чтобы такое придумать! Как, наверное, наслаждались эти садисты, смаковали агонию… А к тому же и бабок срубили нехило — ипподром и ставки вполне могли быть правдой. Хорошее прикрытие. Бандиты… Такие же бандиты с пустыми глазами, как избивавший меня Толян. Лишь мозгов побольше, но оттого они и хуже. Кто знает, сколь глубоко этот вирус внедрился в человечество? Как же его вырвать, изгнать? Следователь Гришко знает. Он всё знает. Вот он склонился надо мной, и лицо его — точно полная луна, окруженная чернильной тьмой полуночи. Его серые глаза подобны бездонным озёрам, и плещется в них жалость и доброта. Он поможет! Он спасёт!

Конечно, я рассказал всё. Память стала кристально ясной, всплыла в мозгу каждая черточка. Каждый жест и взгляд Олега проступили с необычайной резкостью, как на старинных фотографиях. Я говорил, захлебываясь словами, спешил сообщить любую деталь, всякую мелочь — и когда тёмная пелена заволокла мир, губы мои ещё шевелились. 

7

Нормальный человек на моём месте усиленно вспоминал бы жену и детей, вздыхал бы, прикидывая дальнейшие перспективы, одна другой мрачнее, терзался бы сожалениями — ну зачем, зачем поверил коварному вирусу-Олегу?

То ли я давно уже отклонился от нормы, то ли сказывалось остаточное действие укола, но мне сейчас было всё равно. Я сидел на холодном полу, прислушивался к ноющему организму — боль возвращалась осторожными шажками. Словно таракан, переждавший угрозу в щёлочке под плинтусом. Мне бы назад в больницу, долечиваться…

Я даже не сразу понял, что случилось. Кажется, в камере стало светлее? Да, именно так — противоположная стена теперь мягко переливалась розоватым сиянием. Пробегали по ней тёмные полоски, вспыхивали ослепительно-белые искорки, то и дело появлялись и исчезали короткие чёрные загогулины. Очень похоже было на древнее, сто с чем-то летней давности кино, когда рвётся плёнка. Была в сороковые мода на старину. Специально портили современные фильмы, чтобы накинуть полтора века.

Вскоре, однако, стена успокоилась, застыла ровным немигающим светом, и я понял, что никакая это не стена, а экран. Неужели гуманизм «внуков Касперского» простирается на то, чтобы развлекать узников?

Но сейчас же выяснилось, что внуки строгого дедушки тут не при чём. Розовый туман расступился, и передо мной возникло лицо. Очень знакомое лицо, широкое, с пышными чёрными усами.

— Ну, здравствуй, Андрей, — улыбнулся он с экрана.

— Здравствуй, Олег, — отозвался я, прислушиваясь к себе. Ни страха, ни злости, ни радости. Долго ли ещё будет действовать эта заморозка?

— Значит, так. Слушай внимательно, разговор серьёзный, а времени мало. У меня две новости, плохая и хорошая. Начнём, как водится, с плохой. Вот, ознакомься.

Поверх лица возникло окошечко с текстом. Буквы чёткие, крупные… увесистые буквы.

«Рассмотрев дело 34/2-б, Специальный Совет при Центральном сервере Антивирусного Контроля постановил: в силу особой опасности Ерохина Андрея Михайловича, личный номер 770335876419, обвиняющегося в террористической деятельности по отношению к объектам Информационного Разума, постановил: вину Ерохина А.М. согласно материалам дела считать доказанной; в качестве меры социальной защиты осуществить эвтаназию с последующей утилизацией биомассы. Семье осужденного выплатить пособие в размере трёх минимальных зарплат. Приговор привести в исполнение в течение суток с момента регистрации в базе данных ЦСАК».

— Вот так, Андрюша, — окошко с текстом схлопнулось, открыв печальные глаза Олега. — Вот тебе их антивирусная гуманность. Господа Алгоритмы не садисты — они всего лишь рациональны. Жалости не ведают. Ты навредил им значит, доверия тебе больше нет и жить тебе незачем.

Я задохнулся от обиды — вязкой и солёной, как в раннем детстве, когда не покупали обещанное мороженое.

— Я навредил? — слова выходили из моих губ какими-то придушенными. Может, всё иначе было? Может, это кое-кто меня гнусно подставил, обманул, прикрылся мною? А, Олежек?