Свободен как птица

Спустя несколько дней я вышел из дома по делам. Денег у меня не было даже на метро, не говоря уже о том, чтобы зайти в кафе и подождать, не заглянет ли туда кто-нибудь из друзей. Однако немного денег я все же у приятеля перехватил. Когда я вернулся в дом Ёсиэ, комнаты выглядели непривычно. На чисто прибранном столе лежало письмо. На листке, вырванном из блокнота, было написано: «Я не испытываю к тебе ненависти. Я люблю тебя. Все, что я постигла благодаря тебе, я передам Миэко. Пожалуйста, не презирай меня за слабость. Люблю. Прости. Слышишь? Прости. Я уже не в силах идти дальше. Ни одного шага. Прости, что не смогла залечить твои раны. У меня всегда было желание хоть немного облегчить твои страдания, но я сама устала… Нашему родному папе, которого я очень любила, с любовью от Ёсиэ. 16 февраля, 6 часов вечера». Вдоль края листка неумелым почерком Миэко была сделана приписка: «Папа! Береги свое здоровье. Я люблю папу. Папе от Миэко».

В этой квартире я прожил три дня. Звонил к родителям Ёсиэ, но там бросали трубку, не разговаривая. А затем и трубку перестали снимать. Я только лежал в закупоренной комнате, ничего не делая. Есть не мог – не было аппетита. Ёсиэ уходила из дома не впервые, это случалось не раз и прежде. Но обычно она сама в конце концов звонила и возвращалась домой. Однако на этот раз она не позвонила и, видимо, как и писала в письме, была «не в силах идти дальше. Ни одного шага». Вообще я считаю: смысл жизни состоит в том, чтобы любить друг друга, несмотря на любые трудности. Я напрасно заставлял ее «шагать». Как выяснилось, это для нее непосильно. Конечно, я всегда желал ей счастья. И все же дни и месяцы, прожитые нами, были слишком мучительными и далекими от счастья. Со стороны могло бы показаться, что необходимость нашего разрыва вполне оправданна. Но я думал иначе. Не будь Миэко, расстаться бы можно было. Пусть мучительно, но рана со временем зажила бы. Но существовала Миэко, и рана не могла зарубцеваться. Сейчас это можно как-то пережить. Но пройдет несколько лет, душа будет терзаться сомнениями и раскаянием – как мы могли расстаться? И вот тогда муки будут нестерпимы.

На третий день вечером я написал Ёсиэ письмо – оставались вещи, которые нужно было передать в другие руки, ведь когда-нибудь должна же она заглянуть домой хоть на время. Письмо я написал не в надежде, что Ёсиэ переменит свое решение, а пытаясь как-то осмыслить, как мне жить дальше.

Утром четвертого дня, когда я собирал вещи, из журнала выпал обрывок письма Ёсиэ – по-видимому, черновик. Большая часть его была зачеркнута или стерта, но некоторые места можно было разобрать. «Письменный стол, привезенный вчера,– твой. Впервые здесь появилась вещь, которую ты хотел иметь. Еще чувствуется запах дерева. Ты хотел иметь стол, чтобы на нем писать. Да, это твоя вещь. Когда ты находишься в этой комнате…»

Начало письма было сплошь зачеркнуто. Я долго смотрел на этот новый стол, за который ни разу не пришлось поработать.

Затем я, взяв с собой документы, отправился в районный муниципалитет для оформления своего отцовства. Но выполнить необходимые формальности не удалось. Нужна была книга посемейной записи Ёсиэ и Миэко и регистрационная карточка. Кроме того, мне было сказано, что желательно иметь также и мою книгу посемейной записи.

Когда я вернулся в свой дом, меня ждала там еще одна записка, от Акакио, валявшаяся рядом с заявлением о разводе. Слишком короткая, чтобы назвать ее письмом, записка состояла всего из одной строчки: «Я тебя окончательно разлюбила».

* * *

Жена была у себя в комнате – она простудилась и лежала в постели. Я подсел к изголовью Акико и почувствовал легкий запах ее волос. Взяв подписанное заявление о разводе, Акико устремила на меня долгий взгляд, затем произнесла:

– Спасибо.

Привстав с постели, она отвернулась, подтягивая к себе полукруглую вязаную накидку. Набросила ее на плечи. Затем вновь повернулась ко мне и села, склонив голову. Была видна только глубокая складка между ее нахмуренными бровями.

– Благодарю тебя за заботу в течение этих долгих лет, – сказала Акико, прижав к груди руки. Ее коротко подстриженные волосы растрепались со сна. Они слегка трепетали у висков, образуя подобие дымчатого нимба.